Шпион императора
Шрифт:
Так чего этот-то в мозгу засел? Вот и с именем чего-то намудровал, спроста ли? Поначалу представлялся как пан Ежи, или Георг, Лобань-Рудковский (думали – поляк), а теперь всем известен как Юрий Андреевич Лобанов, не странно ли? Лобанов… Андрей Лобанов – может, дело в этом имени? Похоже, что-то оно ему напоминает. Давнее, из времен его молодости, когда он только начинал… Надобно дать наказ моим бездельникам, пусть старожилов поспрошают, пороются в старом приказном хламе, может чего и накопают. Хотя, если и нападут на след, сам-то парень тут явно ни при чем, его и на свете тогда не было. Однако некую связь могут нащупать, и это может нам пригодиться, тут все непросто: по-нашему, к примеру, чешет как свой, значит сызмальства обучен. А вот обличьем – не наш. Манеры, обхождение, одно слово – кавалер, сиречь петел ряженый! Ладно, мои-то людишки докопаются, что он за птица и для чего привезен,
Обрадованный зародившимся в голове хитроумным планом, Щелкалов выбрался из высокого, обложенного мягкими подушками кресла, в котором отдыхал после обильного, утомившего его обеда, и заходил по жарко натопленному покою, рассеянно утирая платком выступившую на лбу испарину. И действовать тут придется тонко, с выдумкой, одним Хасаном уже не обойтись. Необходимо найти персону, которая могла бы не просто поближе подобраться, а в самую душу заползти… и делать это надобно поскорее, пока наш герой еще в том трактире, побитый, отлеживается. Ну, думай, Андрюха, думай! Дьяк досадливо крякнул и с силой хлопнул себя по лбу, словно пытаясь вытрясти застрявшую в памяти подсказку. Кого бы ему подсунуть… знает-то парень многих, со всеми, вроде, хорош, да хоть с теми же сынами Вельяминова… они же и спасать его помогали, вместе с Хасаном в трактир пристроили и по сей день навещают, только много ли с них проку, с дуроломов? Тут ведь ум нужен, хитрость, подход… Щелкалов тяжело вздохнул, снова постучал себя по голове, все еще надеясь пробудить память, потоптался возле пышущей жаром печи и вдруг замер, ошеломленный внезапно пришедшим на ум решением. Оно было смелым, зато если удастся… Эх, была не была! В конце концов, не для себя ведь стараюсь – дело есть дело.
Оживившись, он быстро подошел к накрытому возле его любимого кресла столику с закусью и напитками, дабы и на досуге было чем подкрепиться и, выбрав бокал повместительнее, налил себе мальвазии. Теперь он знал, откуда следует выудить нужную персону. Он не спеша опорожнил бокал, смакуя каждый глоток, походил еще немного, обдумывая детали, и вдруг вспомнил о Хасане. Да где же этот чертов сын шляется? Ведь велел быть ему еще до обеда. Распустился, собака, отродье татарское! И ничего не поделаешь – цену себе знает. Умен, поганец, изворотлив, да и положиться на него можно… если и не из верности, то, опять же, от ума понимает, что без него – Щелкалова – головы ему не сносить. Мало ли за басурманом проказ? Собственно, Хасан басурманом не был, поелику давно принял святое Крещение, при коем был наречен Петром; но прозвища остались – Хасан и Басурман. Когда же хотели выказать ему уважение, которое он умел внушить к себе, то обращались почтительно: Петр Хасаныч, или просто Хасаныч. Хотя кто был его отцом и как его звали, никто не знал, но что, скорее всего, басурман поганый, это точно, достаточно на рожу поглядеть. О матери его тоже мало что было известно. Рассказывали, будто летом, лет тридцать тому назад, появилась на Москве молоденькая татарка, очень красивая, к тому же на сносях. Месяца не проходила, питаясь подаянием, потом забрела на чье-то подворье и там разродилась мальчишкой, после чего, промаявшись пару недель, истаяла и померла. Слава Господу, нашлись сердобольные люди, успели окрестить перед смертью. Тогда же был крещен и новорожденный. В то лето об этом посудачили, всласть пошушукались, подозревая некую тайну, а потом все забылось…
В сердцах Щелкалов мог обругать своего Хасана последними словами, однако ж ценил его высоко, даже по-своему был к нему привязан и, когда бывал им доволен, ласково называл Петрухой. Но сегодня он был зол на своего любимого агента. Вот так всегда – чем больше он нужен, тем дольше приходится дожидаться подлеца!
За дверью послышались быстрые шаги, голоса… и среди них один особенно резкий, хрипловатый, который ни с кем не спутаешь – наконец-то! Щелкалов вернулся к своему креслу и сел, приняв равнодушно-достойную осанку. Нельзя терять лица перед подчиненными, людишки от такого еще пуще наглеют…
В дверь
Щелкалов придирчиво оглядел его и насупился, недовольный очередным маскарадом, – нынче шельмец вырядился послушником – любит же, каналья, лицедействовать!
– Ну, где тебя черти носили? – начал он сердито, пытаясь нагнать страху. – Велено было еще до обеда доложиться!
– Раз носили, значит по делу. Тебе-то, боярин, какой урон? Не ты ж бегал.
– Но-но… не наглей, пьява татарская! Я ведь могу и…
– Ничего ты не можешь, Андрей Яковлевич! – дерзко усмехнулся Хасан. – Полезен я тебе, зело полезен. Лучше послушай, чего я для тебя нарыл…
Дьяк разом успокоился и приготовился слушать. Сбор и накопление сведений о событиях и людях самых разных, вплоть до рвани околотной, было его страстью, уже стократ окупившей себя. Выходец из посадской среды, дед которого еще торговал лошадьми, Щелкалов вряд ли сумел бы добиться таких высот, не владей он столькими тайнами людских судеб. Как не бывает малого греха, ибо он лишь ступенька к большему, так не бывает и не заслуживающих внимания секретов. Ведь и от самого малого секретика непременно потянется ниточка к чему-то большему, стоит лишь потянуть.
– А-а, значит все же чего-то разнюхал?
– А то нет? Я всегда накапывал немало, точно курица в навозе. А уж ты сам гляди, где золотое зернышко, а где помет. Хотя, у тебя и г…но в дело пойдет!
– Хватит языком-то трепать, переходи к делу! Чего послушником вырядился, лицедей? Скоро в облачении по улицам разгуливать пойдешь – курам на смех.
– Коли в том надобность подоспеет, то и пойду. Ты вот лучше послушай… – Хасан хитро усмехнулся и подошел ближе. – Поверишь ли, боярин, посол-то Варкаш почище нас с тобой лицедействует. Кто пана его разлюбезного из драки вытащил? Я один – своими руками! Пупок чуток не развязал, покуда его безпамятного на закорках волок. А допреж того пьяного медведя уложить пришлось… это уж после, когда выбрались, доброхоты разные набежали, среди них и сыны Вельяминовы – недоросли боярские – только и делов, что до трактира донести помогли да за лекарем послали. Спас-то я – твой человек. И то всем ведомо. Еще и человечка на посольское подворье отрядил. Так кого в первую очередь благодарить следовало – нешто не тебя, канцлера московского?
– И то, – согласился Щелкалов и, поразмыслив, добавил: – так ведь от посла была эпистолия благодарственная, все чин по чину.
– Эпистолия! – Хасан презрительно скривился. – А вот Петру Афанасьевичу, мало что несуразен, так посол самолично челом бил, благодарил, подарки диковинные всему семейству поднес. Даже его малохольной дщери. А уж ей-то за что? Вот и смекай, к чему бы все это?
– Может, не разобрался, что к чему? Все ж иноземец… – разглядывая свои руки, вопросил дьяк. – Ты для него – кто? Слуга, голь перекатная, да еще татарин. А там, какие ни есть, все же дети боярские – фрязи это ценят.
– Не так мыслишь! – Хасан решительно тряхнул головой. – Нутром чую – другое тут.
Щелкалов задумался. Нащупав на поясе четки, взял в руки, стал медленно перебирать, прикрыв глаз. Потом кивнул, словно отвечая на заданный себе вопрос, и, подняв голову, одобрительно глянул на Хасана. Молодец, Петруха! Я тако же мыслю – нужно им что-то от Петра Афанасьевича, а может, и не только от него. Говоришь, Катька тоже получила подарок?
– Получила, и слыхать, богатый.
– А-га! – Щелкалов долго молчал, углубившись в размышления, потом, придя к какому-то выводу, хлопнул себя по колену и довольно подмигнул Хасану: – Выигрывает, Петруха, тот, кто упрежден! А мы с тобой упреждены самим графом Варкашом, хоть он о том и не догадывается. Ему бы поаккуратней суетиться, а то квохчет над своим красавчиком паном, аки несушка над яйцами. По той же причине и пред Вельяминовыми кренделя выписывает. Да, чего тут гадать, дело – и дураку ясно – нечисто!
– А посему… – уточнил Хасан, явно довольный наметившейся интригой, – мне брать ноги в руки и тоже начинать кренделя выписывать.
– Зришь в корень, Петр Хасаныч! За то люблю и жалую… а теперь слушай: тебе за ними за всеми великую слежку учинить надобно, а уж этого пана Юрия береги пуще зеницы ока своего. Заползи к нему в душу, прилепись, аки банный лист. Людишек полезных не растерял? Надежные?
– Не дураки, понимают, кому служат. А вот насчет пана… гонорист весьма, и вряд ли потерпит, чтобы возле него какая-то татарская рожа терлась.