Шпион, которого я убила
Шрифт:
– Он прошел все системы охраны, и его никто не заметил, но кинокамера сняла его сбоку. Я смотрел, теперь он для американцев – человек года, потому что четыре года назад ему повезло больше. Каким-то образом его тогда не сняли на камеру, поэтому и не подняли шума, хотя охрана президента была в полном ступоре, когда он подошел к Клинтону и заговорил с ним. В суматохе ему
– Его не видят те, которым он смотрит в глаза? – заинтересовалась Ева. – Это просто. Он сделал линзовую систему сбоя лучей преломления света и вставил ее в очки.
– Ева Николаевна, это просто сказка, вы не напрягайтесь, вы же теперь отдыхаете.
– А что он подарил Бушу?
– Пятак выпуска шестьдесят первого года. А вот что он сказал, не знает никто. Буш отшучивается, федеральное бюро разобрало на молекулы его очки, теперь изучает клетчатку глаз. Эх, пропал нелегал.
– Вы меня этим не купите, – погрозила Ева пальцем.
– Больше того, – расплылся в улыбке Кнур. – Я выпью только две турки и уйду.
– Чего это вы такой добрый сегодня?
– Я не добрый. Я уже с утра хожу по гостям. Сказки рассказываю.
Через шесть месяцев щенок по имени Волк вырос до таких размеров, что Ева решила хотя бы для себя выяснить, какую родословную может иметь этот здоровяк с наивными глазами прозрачно-желтого цвета.
Болонка Мамуля покрылась сначала щетинкой, потом пушистым подшерстком, потом облиняла, похудела и вдруг обросла такой длинной шелковой шерсткой, что все затаскали ее по рукам. Теперь она бегала, смешно подскакивая, ее хвост – в облезлом виде поджатый – закрутился вверх колечком и при перемещениях Мули плавно колыхался пушистой метелочкой – ослепительно белый. Глаза болонки спрятались под челкой, Далила любила возиться с прической Мули, после чего болонка гордо демонстрировала всем прореженную длинную челку, сквозь которую выглядывали зеленоватые глаза, и яркий красный бант между ушами. Волка она любила, хотя уже выносила с трудом. Если ей не удавалось вовремя спрятаться под диван, Волк просто брал ее в пасть и нес, куда ему было надо. Иногда он ложился рядом, потираясь об Мамулю мордой, иногда дремал, придерживая ее лапой, приоткрывая бдительный глаз и растопыривая когти каждый раз, когда болонка пыталась выбраться.
Ева повезла собак к кинологу. Она договорилась о встрече с ним заранее, но приехала раньше назначенного срока, поэтому села во дворе на скамейку, держа Волка на поводке, а Мамуле предоставив полную свободу. Она бы не брала болонку, но Волк в последний момент ухватил Мамулю зубами, потащил с собой и только рычал, когда Ева уговаривала бросить покорно обвисшую у него в пасти и уже изрядно обслюнявленную малышку. Кинолог нашел их на скамейке, представился, посмотрел на Волка и больше не отводил от него глаз.
– Я только хотела узнать, какая порода преобладает у этого пса?
– Преобладает? Это чистокровный канадский белый волк. И надо сказать, достаточно крупная особь.
– Канадский?.. Белый?
– Он сейчас пегий, к половозрелому возрасту станет серым, кончики шерсти побелеют, уши и лапы могут быть темнее. Можно узнать, где вы нашли в городе такого красавца? Кто его мать?
– Его мать, – задумалась Ева и огляделась. – Вон там, у песочницы, заигрывает с детьми.
Кинолог посмотрел на прыгающую болонку, серьезно кивнул и заметил, прощаясь:
– Юмор и красота у женщины – это редко одновременно встречающиеся признаки счастливого выживания и приспособляемости.
Еве эта фраза долго не давала покоя. Она погладила Волка по голове, тот только вильнул хвостом, не поворачиваясь и не отвлекаясь от напряженного наблюдения за Мамулей. Ева вспомнила стесняющуюся собственного уродства розовую гусеницу на четырех лапках и ее поджатый облезлый хвост, гордую посадку головы Милены, суетливую Марго, не сумевшую распознать в умирающей болонке такую красавицу, инвалида Адама в коляске – и жизнь показалась ей бессмысленным набором условностей. Где-то, засыпая дворик своим снегом, распустился тополь. Волк чихнул и потер лапой морду…