Шпион, который спас мир. Том 1

Шектер Джеролд

Кеннеди не дрогнул. Он посмотрел Хрущеву в глаза и сказал: «Тогда, мистер Хрущев, будет война. Нас ждет холодная зима»^{302}.

В 1948 году Сталин попытался силой вывести западных союзников из Берлина, запретив проход по коридору, связывающему Берлин с западными зонами. 15 месяцев, с июня 1948-го по сентябрь 1949 года, союзники во главе с Соединенными Штатами по воздуху переправляли сотни тысяч тонн продовольствия, чтобы не дать погибнуть двум с половиной миллионам жителей Западного Берлина. Теперь Хрущев угрожал, что контроль за проходом перейдет к Восточной Германии и баланс сил в Европе нарушится. Для Кеннеди это был вызов.

В марте 1961 года Кеннеди отказался вводить в Плайя

Хирон американские военные силы. Теперь, думал Хрущев, можно еще раз проверить президента, и обнаружил, что тому не хватает решительности. Расставаясь, Хрущев сказал Кеннеди, что он не будет возобновлять ядерные испытания в воздухе до тех пор, пока Соединенные Штаты не сделают этого первыми^{303}. Потом Хрущев передал Кеннеди памятную записку о Берлине, содержащую официальную и четкую позицию СССР по высказываниям Хрущева. Когда-то Хрущев сказал государственному секретарю Раску, что Берлин — это «яйца Запада, которые можно схватить и сжать их, когда это будет необходимо»^{304}.

Хрущев начинал их сжимать. Биограф Раска, Томас Шенбаум, заметил: «Для всех, кто имел отношение к берлинскому делу, это был самый серьезный кризис после второй мировой войны, потому что он мог привести к прямому столкновению между Соединенными Штатами и Советским Союзом, и обе стороны (особенно Запад) вынуждены были в определенной ситуации использовать ядерное оружие»^{305}.

Доктрина НАТО гласила: использовать ядерное оружие нужно в случае, если Советский Союз нападет на Западную Европу. Во время правления администрации Эйзенхауэра основной в ядерной стратегии Америки была концепция «массированного возмездия», если Советы совершат нападение на Соединенные Штаты или Другую страну. Соединенные Штаты поразили бы ряд военных, промышленных, городских и правительственных объектов одним массированным ударом. Эта стратегия была закреплена в доктрине НАТО в мае 1957 года и призывала к массовому ядерному ответу на любое советское нападение, вне зависимости от того, будут ли Советы применять ядерное оружие^{306}.

Встреча в Вене сильно повлияла на Кеннеди. Джеймс Рестон, заведующий отделом «Нью-Йорк таймс», в то время наиболее могущественный и влиятельный журналист Вашингтона, попросил у президента частной аудиенции после его последней стычки с Хрущевым.

Рестон прилетел в Вену, ускользнув от журналистской братии. Он ждал в затемненной комнате в посольстве. Президент вошел, не снимая шляпы, опустился на кушетку. Позже Рестон вспоминал, что Кеннеди «надвинул шляпу на глаза, будто его побили, и глубоко вздохнул».

— Тяжеловато? — спросил Рестон.

— Тяжелее в жизни не было, — ответил президент. Рестону показалось, что его трясет.

Кеннеди сказал Рестону:

— У меня проблемы. Во-первых, надо понять, зачем он это сделал, да еще так враждебно. А во-вторых, надо подумать, что можем сделать мы. Я думаю, первое объяснить довольно просто. Мне кажется, он это сделал из-за Плайя Хирон. Я думаю, он решил: кто по молодости и неопытности попадает в такую переделку и не доводит дело до конца, ни на что не годен. Ну, и закатил мне взбучку. Ну, и у меня жуткая проблема. Если он думает, что я неопытен и ни на что не годен, то пока он не начнет думать по-другому, мы с ним ни до чего не договоримся. Значит, надо действовать^{307}.

Хрущев создал ситуацию, которая угрожала ядерной войной. Советники Кеннеди по СССР считали, что прямолинейность, грубоватость советского лидера — это его обычный метод преувеличений и угроз, которые не стоит принимать всерьез. Однако Кеннеди остро чувствовал разницу между политической маской и реальным превосходством и считал, что Хрущев бросил вызов, который нельзя оставить без внимания. Судя по всему, кризис будет длительным, и все,

кто имел к нему отношение, полагали, что мир был ближе к ядерной войне, чем год спустя, во время кубинского кризиса. Сведения Пеньковского становились решающими, он должен был точно предсказать намерения Хрущева, план его действий и его реакцию на ответ Запада.

Вернувшись в Вашингтон из Вены 6 июня 1961 года, президент Кеннеди сразу же занялся созданием тактической группы по Берлину, чтобы ответить на новый вызов Хрущева. Еще с 1958 года Хрущев угрожал, что решит берлинский вопрос в одностороннем порядке, но сделать этого не смог. Кеннеди знал, что Берлин — потенциальная горячая точка, и в марте 1961 года он попросил бывшего государственного секретаря Ачесона расследовать берлинскую ситуацию. Окончательный вариант передали Кеннеди через три недели после его возвращения из Вены.

Ачесон предупредил президента, что, если коммунисты оккупируют Берлин, это полностью изменит расстановку сил в Европе. То, что Америка была готова бороться за Берлин, могло помешать Советскому Союзу захватить власть в Европе, а следовательно, и в Азии и Африке.

Ачесон посоветовал президенту официально потребовать от Конгресса резко увеличить военный бюджет, как только напряжение в Берлине возрастет. Ачесон настаивал на объявлении в стране чрезвычайной ситуации, что позволит мобилизовать все ресурсы, продлить срок службы в армии, призвать личный состав из Европы и произвести на всех впечатление — в первую очередь на Хрущева — тем, насколько серьезно Соединенные Штаты подошли к ситуации.

Президент Кеннеди воспользовался многими рекомендациями Ачесона, вняв при этом совету своих экспертов по Союзу Чарлза Болена и Томми Томпсона не создавать напряжения, делая официальные заявления, которые могли бы вынудить Советский Союз перейти от слов к делу. 8 июня послу Томпсону показали последнюю информацию, полученную тайными службами ЦРУ, о советской МБР и других ракетах. Он не был сильно заинтересован, но все же сказал, что лично он согласен с сообщением о том, что у Советов в настоящее время нет действующих МБР, а меры предосторожности принимались, видимо, скорее для того, чтобы не была заметна слабость, а не для того, чтобы никто не узнал о мощи межконтинентальных ракет. Посол особенно интересовался тем, располагают ли Соединенные Штаты информацией, показывающей, насколько серьезно Советы восприняли решимость Запада бороться за Берлин. Больше всего его интересовало, какого рода информацию могла собрать РРС (русская разведслужба) о планах Запада в случае непредвиденных обстоятельств^{308}.

В воскресенье, 2 июля 1961 г. Пеньковский встретился в сквере у Цветного бульвара с Дженет Чисхолм. Небо было хмурым. Он шел под сводом кленов, окаймлявших темный мрачный сквер. Атмосферу оживляли дети и пенсионеры. Некоторые сидели на длинных деревянных скамьях по обе стороны аллеи. В ларьках продавали мороженое и конфеты, обслуживая выплескивающуюся на улицу из цирка и с Центрального рынка толпу. Пеньковский поискал глазами иностранку с детской коляской и тремя белокурыми детьми. Он ее увидел, но не стал торопиться: вокруг было слишком много народу. Собирался дождь, и толпа поредела, тогда Пеньковский направился к скамейке, где сидела миссис Чисхолм. Он остановился, улыбнулся и заговорил с ней, потом протянул детям коробку с конфетами — казалось бы, искренний жест, сделанный под воздействием детского обаяния. Она поблагодарила его от имени детей, положила коробку конфет в коляску под одеяло и вынула другую, открыла ее и передала детям. В коробке из-под конфет, которую передал Пеньковский, были две страницы печатного текста и семь непроявленных пленок. Отпечатанные листки содержали важные заявления маршала Варенцова по Берлину и подробности о советских ракетных бригадах в Германии. Берлинское дело требовало срочного рассмотрения, так как президент должен был ответить Хрущеву. Пеньковский хотел помочь в составлении ответа.