Шпион по найму

Предлагаемая история — стопроцентный литературный вымысел. Любые совпадения в названиях учреждений, адресах квартир, званиях и должностях абсолютно случайны. Это относится и к персонажам книги, которые полностью подпадают под приговор Оскара Уайльда, некогда сказавшего: «Единственные реальные люди — это люди, никогда не существовавшие».

Адрес принадлежал замшелому каменному строению с истаявшей в сумерках кровлей.

По стеклянной двери, не вязавшейся с древними стенами, метались отражения проблесковой рекламы. Блики испускал неоновый арбалетчик. Он стоял на выносной подставке на тротуаре и жалил лучами вывеску «Велле» над алюминиевым косяком.

В витрине возле двери громоздилась этажерка с компакт-дисками, склеенная в форме Колизея. Перед ней кособочилась стопка пластинок и горбатился деревянный ящик американского граммофона «Викторолла». Реликтовую машину венчал опереточный шапокляк с шарфом вокруг тульи и пришпиленными к нему перчатками. А над меломанским натюрмортом парили меха тульского баяна «Красный партизан», растянутые от рамы до рамы на брючных подтяжках, с которых свисала на лыковой тесемке гроздь пожелтевших лаптей вперемежку с балетными туфлями.

Начинались ранние ноябрьские сумерки. Над Таллинном сеял мелкий снежок, переходивший у вторых этажей в ледяной дождь.

Переулок назывался Банным.

Толстушка в вязаном жакете покосилась на граммофон, потом на баян и, опасаясь, заглядевшись, поскользнуться на влажной брусчатке, перебралась на противоположный тротуар, к булочной. В её теплом застекленном зеве лениво разводил руками белобрысый молодец — будто плавал в аквариуме: обмахивал перьевыми щетками поленницу бутафорских хлебцев. Лицо парня свидетельствовало, что переулок с высоты его наблюдательного пункта представляется проплешиной под сковырнутой корягой, а прохожие — мокрицами.

Брезгливо обозрев толстушку, он уставился на меня.

Пришлось подтянуть шарф до носа.

Я вытащил из кармана пальто искомканную обложку от авиабилета и проверил записанный на ней номер дома.

Усталость не лучший помощник, я не спал двое суток и боялся наделать ошибок. Хотя я дважды сменил такси, прокатился в промозглом трамвае и убедился, что хвост не тяну, расслабиться не удавалось. Может быть, ещё и поэтому навязанная Ефимом Шлайном явка в доме, дверь которого полыхала так, будто за ней вели сварку, представлялась проявлением его административного кретинизма в чистом виде.

Едва я потянул за впаянную в стекло бронзовую ручку, к ушам сладенько прилипла — иначе не скажешь — мелодия румбы «Сюку-сюку».

Внутри магазинчика звучание сделалось объемным. И — никого, даже за прилавком. Ширма с водопадами, бамбуковыми кустами, стоялым прудом, фазанами, самураями и гейшами огораживала угол за прилавком, отделяя, вероятно, жилое помещение от торгового.

На сводчатой стене, почти под потолком, бельмом мутнело овальное зеркало. Коричневая рама обрамляла отражение плешивой головы над чашкой с бульоном и руку с пирожком. Я подумал, что зеркало, скорее, подвешено для наблюдения за торговым залом из-за ширмы, а не ради удовлетворения моего любопытства. И кашлянул.

Скелет в двубортном жакете, желтой сорочке и с красной бабочкой под кадыком прошаркал из-за японского прикрытия и встал за прилавком. Он вертел в пальцах очки, запотевшие от горячего варева. Выцветшие глаза казались заспанными. На растянутых, возможно и улыбкой, омертвелых губах остывали капельки жира.

— Здравствуйте. Можно видеть господина Тоодо Велле? — сказал я, испытывая удовольствие от того, что не забыл язык.

— Я и есть Тоодо Велле, — сказал приветливый скелет. — Добрый вечер, господин… э-э-э…

— Шемякин. Бэзил Шемякин… Это «Сюку-сюку» звучит?

— Виктор Мальборо Сильвестр исполняет. Музыка э-э-э… Рохаса. Точно. Вам угодно?

Вот уж что было бы мне совершенно неугодно.

Этой румбой отец много-много лет назад открывал вечера в ресторане ханойской гостиницы «Метрополь», где дирижировал симфоническим оркестром, набранным из харбинских балалаечников. Сильвестра они копировали на слух по передачам Би-Би-Си — откуда же в те послевоенные годы было взять ноты? Отец простирал к портрету вьетнамского императора эстрадное канотье и на русском, сходившим за испанский, пел:

Китайского правителя оркестранты уважали больше, чем вьетнамского, и припев подхватывали ухарски. Вождь Срединной империи не подписывал Ялтинских соглашений, по которым союзники обязались после победы над Гитлером и японским микадо выдворить домой российских эмигрантов. К югу от Великой Стены генералиссимус Чан никого не отдал генералиссимусу Сталину. Наивные по своей воле уехали в СССР, и, как сразу выяснилось, ближе Колымы им места не нашлось. Предусмотрительные убирались из Харбина, Пекина, Тяньцзиня и Шанхая от греха подальше в Индокитай, а если были связи и деньги — в Австралию, Новую Зеландию и Канаду. У балалаечников ни того, ни другого, конечно, не оказалось.

Колониальная публика плевала на исполнительскую честность, поскольку музыка считалась только шумовым дополнением к столику. А столик в «Метрополе» пятьдесят шестого года прошлого века символизировал красивую жизнь евроазиатских везунчиков, снимавших «русских девушек» за стакан красного и барбекю. Традиция именно так обозначать белых леди доступных достоинств распространилась от Токио до Рангуна и держалась потом ещё лет десять. Как же я мечтал заделаться сутенером! Гамаши, комбинированные штиблеты, настоящий пробковый — не из прессованной макулатуры, как у отца, — шлем…

Вот ведь какое вышло совпадение в Таллинне.

Я верил в приметы. Эта сулила неудачу и унижение, которые всю жизнь сопровождали отца…

— Мне угодно, — сказал я. — У вас ощенилась палевая сучка чау-чау, и у неё великолепные щенки. Хотелось бы заполучить одного.

Стародавняя мелодия, ненавистная с детства, не позволяла расслышать, есть ли кто ещё в соседних помещениях.

Тоодо Велле, припадая на левую ногу, подобрался к двери лавки и резко распахнул её, будто в намерении застукать подслушивающего. Шлепая войлочными ботами по брусчатому тротуару, он изобразил проверку дизайна за стеклом своей попсовой выставки. Костистое лицо господина Велле схлопотало от неонового арбалетчика два заряда — синий и красный — и на минуту словно бы покрылось гематомой. Я с тоской наблюдал, как старикан, ослепленный рекламными вспышками, обшаривает невидящими глазами переулок и с таинственным видом возвращается к прилавку.