Шпион Тамерлана
Шрифт:
– Пять рублей серебра!
Иван только присвистнул: сумма и вправду оказалась солидной. Пять рублей… Тысяча серебряных московских денег, или примерно шестьсот шестьдесят новых ордынских дирхемов. Богатство! С такими-то деньжищами можно запросто добраться до Кафы и выкупить из рабства Евдоксю. Дай Бог, отыскать бы ее только.
Иван вернулся в избу Ипатыча в раздумьях. Улегся на лавку, устремив взгляд в потолок. На полу у самой печи старик с Иванкой, беззлобно переругиваясь, гнули распаренный прут для очередного смычка-погудала. Селуян с Авдотием отсутствовали – подрядились подновить к Пасхе окраинную часовенку – очистить от копоти крышу да заменить совсем уж подсгнившие доски. Звали вчера с вечера и Раничева, он бы и пошел, ежели б не… А что, приработок неплохой, дьякон харчи обещал, а на Пасху – яиц да медку немерено. Вполне мог бы и Иван заработать с приятелями, ибо какой у скоморохов доход в пост Великий? Стоишь на Торгу, трясешься, как бы церковные князю не пожаловались, в пост ведь не только плоть, но и разум сдерживать надо – молитву творя, мысли нескромные гнать да зубы зря не
Докончив работу, Ипатыч с Иванкой засобирались к деревщику за прутьями. Дождавшись, когда оба уйдут, Раничев быстро подбросил в печь дровишек, зачерпнул из бочонка воды в котелок, поставил на огонь, выждал, когда закипело, и, немного подержав над паром, осторожно разрезал печать надвое острым ножом Ипатыча. Зачем-то оглянувшись по сторонам, развернул свиток:
«Селивону Натыке, господину, от Онцыфера-гостя поклон. А вот се московские цены на жито, да на сукно, да на прочее…»
Далее шли цифры – буквицы с титлом – чертою – сверху, скурпулезно сообщавшие, почем на московском Торгу овес, ячмень, рыба и прочее. Прочитав, Иван недоуменно пожал плечами – обычное купеческое письмишко, и стоило ради него огород городить? Со всеми подставами, с убийством. И что тут такого секретного? Раничев еще раз вчитался в текст… А три с полтиной за пуд – не дешево ли? А вот еще странная запись – двести и восемь денег от Спасской церкви. Двести восемь денег. А что ж не рубль и восемь? Так ведь удобнее… Или? Или все дело в цифрах! Да ведь никакие это не цены – слишком уж несуразные! А что тогда? Да все, что угодно. Толщина стен Кремля, к примеру, количество саженей от Спасской церкви до воротной кремлевской башни, метательные машины, тюфяки-пушки. И вот еще тоже странная фраза: «А рекоша гостюшко – ужо, поснидали в ту седмицу, и язей, и семгу, и говядины осемнадцать пудов». Поснидали, покушали, значит… говядины восемнадцать пудов – не хило, особенно в пост! Ой, не простое письмецо написала боярыня Руфина, за версту шпионством разит, Мата Хари, блин, недорезанная. Явку в Киеве дала, все, как полагается, с паролем, с отзывом… «А у вас не продается славянский шкаф? Был нужен, да уже взяли. А может, и я на что сгожусь? Может, сгодишься. Надень курточку, сходи к Бинскому, Юра! Павел Андреевич, вы шпион?» А, госпожа, боярыня? Шпионка – тут и думать нечего. На лбу написано крупнейшими буквицами. А муж, видно, давно подозревал, да что-то вызнал про родную супружицу, но, дурачок, совсем потерял осторожность, хоть вроде и не московит по роду – литвин. Это пока у московитов в ходу пренебрежительное отношение к женщине, особенно у московитов, потом-то и на всю Русь-матушку перейдет – «волос долог, ум короток». Вот тебе и короток, боярин Хрисанфий! Разгадала тебя женушка, да и не говоря худого слова, отправила в мир иной курьерской скоростью, заодно подставив кое-кого, чтоб легче было использовать в своих целях. Интересно, на кого она работает? На Витовта? Может быть… Но тогда почему такие сложности в Киеве? Пароли, отзывы, явки. Киев ведь – литовский город, чего бы уж там-то бояться? Передать письмишко не какому-то корчмарю-кабатчику, а, скажем, кому-нибудь из более высокопоставленных вельмож, например – наместнику Витовта князю Ивану Борисовичу Киевскому. Или там пока всем Скиргайла владеет, родич Витовтов? Нет, не Скиргайла – с тем уже разделались, уж слишком много воды мутил в княжестве, не по нраву такое Витовту. Значит, все правильно – Иван Борисович, верный рыцарь Витовта, погибший в 1399 году в великой битве с ордынцами на реке Ворскле. Погибший? Да нет, еще не погибший. Погибнет. Примерно через два года. А сейчас все в княжестве деятельно готовятся к битве. Татары для Витовта – кость в горле, все южные границы – под их стрелами, в любой момент набег сотворить могут, что, в общем-то, и делают во главе с новым ханом Тимур-Кутлуком, кстати Тайгаевым собутыльником. Эх, Тайгай, Тайгай… Где ж тебя носит нелегкая? Раничев грустно покачал головою, ордынский вельможа Тайгай был, пожалуй, одним из немногих знатных людей здесь, которому Иван искренне симпатизировал. Легкий характером, склонный к шутке и выпивке, Тайгай отличался и такими рыцарскими качествами, как благородство, преданность, щедрость. Сколько было с ним выпито вина в Самарканде, в плену у Энвер-бека! И во многом благодаря поддержке ордынца была спасена от лютой смерти Евдокся… Евдокся, Евдокся… Раничев устыдился вдруг своей связи с Руфиной, сглотнул слюну, виновато подыскивая оправдания. Особо много не нашел, заглянув в наполненную водой бочку, подмигнул собственному отражению, ухмыльнулся невесело: козел ты, Иван Петрович, больше никто! Одно утешение – хоть деньжат на поиски Евдокси срубит. Если, правда, не обманывает Руфина, уж ей доверять – себе дороже. Ну разыщет он в Киеве кабатчика Селивона, передаст письмо, а дальше? Кто поручится, что вместо пяти рублей серебром, как обещала боярыня, кабатчик не угостит его ножом под ребро? А никто не поручится, уважаемый Иван Петрович,
То-то же… Так что не виновать особо себя, уважаемый Иван Петрович, лучше подумай, как случившуюся ситуацию использовать со всей возможной выгодой. А дело-то и впрямь выгодно оборачивалось. Хотел в Литву? Пожалуйста! Только, правда, тайными путями, но все же, все же… Иначе как бы он вообще попал в Киев? Уж никак не раньше конца мая, с торговыми караванами, да и то – постараться надо было. А так – красота. До Белева, считай, доведут, а уж там не так и далече до Брянска, а Брянск – это уже Литва, Великое княжество Литовское. И Русское – так и хочется прибавить. Этому бы княжеству да еще немного религиозного либерализма, и кто знает, как бы повернулась тогда история России? Может, и не Москва была бы столицей, а Троки, Вильно, да хоть тот же Киев? Лучше было б от того аль хуже – гадать некогда. Ну ладно, чего зря душу томить – еще полдня да ночь – утром и в путь, помоляся. Надеюсь, ничего плохого до этого времени не случится.
Запустив руку в кошель, Иван с удовольствием перебрал полученное от шпионки-боярыни серебро. В дрожащем, пробивающемся сквозь маленькое оконце свете тускло блеснула маленькая серебряная монета с изображением острия копья и креста.
Точно такая же монета упала в ладонь слуги Федора. Тот поклонился – угрюмый, нелюдимый, похожий чем-то на погрустневшего чернобородого демона:
– Благодарствую, госпожа.
– После будешь благодарить, раб. – Губы Руфины тронула кривая улыбка. – Сейчас ко мне придут с соболезнованиями. Пока я буду занята с господами, разговоришь слуг… Что, да как, да чего. Ну, чай, тебя не учить. Чего полезного вызнаешь, получишь еще сребреник. Ну, ступай, вон, идет уже!
Федор, еще раз поклонившись, вышел. Боярыня проводила его пристальным задумчивым взглядом. Преданнейший, еще с Брянска, слуга. Предан лично ей, не покойному супругу, которого и… Руфина закрыла глаза рукой, словно испугалась – а вдруг кто подслушает ее мысли. О митрополите Киприане ходили по Москве подобные слухи. Может, конечно, и врали, да все ж дыма без огня не бывает. Почему-то опасалась боярыня Киприана, бывшего Киевского владыку, не прост был митрополит, умен, и влияние на князя Василия имел, наверное, такое же, как митрополит Алексий – на его отца, благоверного князя Дмитрия, прозванного Донским.
Постучав, в горницу вошел слуга в лиловом, с желтыми перевязями, кафтане и сапогах. Поклонившись, объявил громко:
– Митрополит Киприан, владыко, к тебе, матушка!
Руфина непроизвольно вздрогнула – ну вот, стоило только подумать. Как тут не поверить в чудесные свойства церковного владыки?
Быстро накинув на голову черный траурный плат, Руфина скорбно поджала губы и, услыхав приближающиеся шаги, бросилась на колени перед иконой. Замолилась с плачем…
– Не смею мешать тебе, дщерь, – войдя в горницу, тихо вымолвил Киприан.
– Ах, это вы, святой отец. – Боярыня повернула заплаканное лицо. – Благодарю за поддержку в столь скорбное для меня время.
– Мужайся, дщерь, и молись. – Митрополит кивнул головой. Смуглое лицо его выражало грусть, глубокие морщины избороздили высокий лоб, темные глаза смотрели внимательно и прямо.
«А ведь владыка, наверное, был очень красив в молодости, – подумалось вдруг Руфине. – Интересно, у него было много женщин? Или он, как многие выходцы с юга, больше интересовался мальчиками?»
– Молись, дщерь моя, – словно бы и вправду подслушав крамольные мысли боярыни, снова повторил Киприан. – Молись и знай: все мы – и великий князь Василий Дмитриевич, и воевода, князь Боброк-Волынский, и язм, грешный, все мы скорбим с тобой. Покойный супруг твой, Хрисанфий Федорович, был всем нам большим другом.
Руфина горестно закрыла лицо руками, хрупкие плечи ее сотряслись в рыданиях.
– Ничего. – Киприан ласково погладил ее по плечам. – Ничего… Слуги говорят, боярина нашли в Занеглименье? – Митрополит бросил на боярыню быстрый пронзительный взгляд.
– Да, – еле сдерживая рыдания, отвечала та. – У него были там какие-то дела с купцами.
– А слуги, воины?
– Он не взял слуг, поехал один, велев ждать у речки…
– Хотелось бы с ними переговорить… а, дщерь?
Руфина кивнула:
– Я пришлю их утром…
– Это ведь они привезли тело?
– Нет. Тело нашел мой возница, Федор. Он и покажет место. Что же касаемо слуг… с тех пор я что-то и не видела их, отче.
– Вот как? – Владыка поднял глаза. – Ну, одначе, молись, боярыня-госпожа. И помни, муж твой был нам другом, и убийцы его вскорости будут наказаны.
– На то и надеюсь, отче.
Еще раз ободрив вдову на прощание, митрополит перешагнул порог, подняв рясу. Сапоги его, коричневой, хорошо выделанной кожи, на голенищах были забрызганы грязью. Боярыня задумчиво посмотрела ему вслед:
«Видно, велел обтереть только носки, что видны из-под рясы… голенища не догадался. И где он нашел такую грязищу? Здесь, на Великом посаде? Да нет, тут грязь другая, темная, почти что черная, а у святого отца – светлая, коричневатая… И где его черти носили, уж не в Занеглименье ли?»