Шпион в доме любви. Дельта Венеры
Шрифт:
— Ночь чиста, и все спокойно.
Когда кто-нибудь возвращался домой поздно, то хлопал в ладоши и звал сторожа, который приходил и открывал дверь. Пока индеец был на работе, сторож и женщина проводили время в беседе.
Он поведал ей о преступлении, недавно совершенном в их городе. Индейцы, спустившиеся с горы и бросившие работу по хозяйству, ушли в джунгли, одичали и озверели. Лица их изменились, и благородная утонченность сменилась звериной уродливостью.
Подобная метаморфоза произошла и с одним индейцем, который некогда был самым красивым мужчиной в их деревне, грациозным, молчаливым, наделенным своеобразным чувством юмора и сдержанной чувственностью. Он ушел в джунгли и стал зарабатывать на жизнь охотой. Домой он вернулся из-за обуявшей его ностальгии. Он был беден и нигде не мог найти себе пристанище. Никто не узнавал и не помнил его.
Однажды он изловил маленькую девочку и разрезал ей половые органы длинным ножом, которым обычно пользуются для снятия шкур с животных. Изнасиловать он ее не изнасиловал, а просто воткнул в нее нож и раз-другой провернул. Вся деревня взбунтовалась, но люди не могли договориться о том, как его наказать. Ради него хотели воскресить один очень древний индейский обычай. Нужно было вскрыть ему язвы и залить их воском, смешанным с особой кислотой, известной индейцам, что удваивало боль. После этого его следовало засечь до смерти.
Пока сторож рассказывал женщине эту историю, с работы вернулся ее любовник. Он увидел, что она высунулась из окна и беседует со сторожем. Он бросился к ней в комнату и встал перед возлюбленной, с черной копной растрепанных волос, метая глазами молнии злобы и ревности. Он принялся проклинать ее и терзать расспросами и подозрениями.
После несчастья с кольцом член его сделался очень чувствительным. Когда они занимались любовью, он болел, и потому они не могли быть вместе так часто, как ему хотелось бы, потому что член разбухал и целыми днями до него больно было дотрагиваться. Он все время опасался того, что не сможет удовлетворить возлюбленную и что она, быть может, уже нашла кого-то другого. Увидев, как высокий сторож стоит и болтает с ней, он уверился в том, что они близки за его спиной. Он хотел ранить ее, хотел причинить ей физическую боль, вроде той, которую переживал из-за нее. Он заставил женщину спуститься вместе с ним в погреб с накатным потолком, где стояли винные бочки.
К потолочной балке он накрепко привязал прочную веревку. Она думала, что он будет ее бить. Она не могла понять, почему он стоит и мастерит подъемник. Он связал ей руки и принялся тянуть за веревку, так что тело ее повисло в воздухе и весь вес пришелся на запястья, что причинило женщине чудовищную боль.
Она рыдала и клялась в том, что всегда была ему верна, но он уже сошел с ума. В себя он пришел только тогда, когда снова потянул за веревку, и женщина потеряла сознание. Он опустил ее, развязал и стал ласкать. Она приоткрыла глаза и улыбнулась ему.
Его охватило яростное желание, и он набросился на нее. Он думал, что она окажет сопротивление, что рассердится на него за те боли, которые он ей причинил. Она же не выразила ни малейшего протеста, но все улыбалась ему, а коснувшись ее лона, он заметил, что она влажная. Он взял ее страстно, и она возбуждалась все сильнее и сильнее. То была их лучшая ночь, во тьме, на холодном полу погреба.
Майорка
Лето я провела на Майорке, в Дейе, поблизости от монастыря, где когда-то жили Жорж Санд и Шопен. По утрам на низкорослых мулах мы спускались с горы по длинной труднопроходимой тропе к морю. Уходило около часа на то, чтобы этими красноземными дорожками пробраться через скалы, опасные валуны и, миновав рощицу серебряных олив, оказаться в рыбацком поселке, представлявшем собой хижины, возведенные прямо на склоне. Каждый день я спускалась к бухте, где море было настолько прозрачным, что можно было, донырнув до самого дна, увидеть коралловые раковины и редкие растения.
Рыбаки рассказали одну своеобразную историю, произошедшую в здешних местах. Женщины на Майорке, воспитанные в духе пуританства и религиозности, были весьма неприступными. Отправляясь купаться, они облачались в старомодные купальные костюмы с длинными юбками и черными рейтузами. Многие вообще не заходили в воду, предоставляя делать это бесстыжим европейским женщинам, приезжавшим туда на лето. Рыбаки тоже осуждали современные купальники и вызывающее поведение европейцев. Они считали европейцев нудистами, которые только и ждут повода снять с себя все до последней нитки и растянуться голышом на солнце, как язычники. Не менее скептически они были настроены и в отношении пристрастия американцев к купаниям по ночам.
Как-то вечером, несколько лет назад, восемнадцатилетняя девушка, дочь рыбака, гуляла вдоль моря. Она перепрыгивала с камня на камень, и ее белое платье прилипало к телу. Бродя таким образом в мечтах и глядя на луну, освещавшую воду и волны, ласкавшие ее ступни, девушка оказалась в уединенной бухте, где, как она заметила, кто-то плавал. Она увидела довольно далеко от берега голову и руку. Внезапно до нее долетел ясный голос, позвавший:
— Иди сюда, поплавай, здесь так приятно!
Сказано это было по-испански с явным акцентом.
— Привет, Мария, — прокричал голос, очевидно знавший ее, так что скорее всего то была одна из тех юных американок, которые купались здесь и днем.
— Как тебя зовут? — спросила она.
— Эвелин, — ответил голос. — Иди же, поплавай со мной!
Предложение звучало весьма заманчиво. Марии было достаточно скинуть белое платье, чтобы остаться в одной сорочке. Она огляделась по сторонам, но никого постороннего не заметила. Море было спокойно и отражало свет луны. Мария впервые поняла пристрастие чужеземцев к купаниям по ночам. Она сняла платье. У нее были длинные черные волосы, бледное лицо и миндалевидные глаза, зеленый цвет которых был пронзительней, чем у моря. Высокая грудь и длинные ноги делали ее привлекательной. Плавала она лучше любой женщины на острове. Она скользнула в воду и без труда поплыла к Эвелин.
Эвелин приблизилась к ней под водой, поднырнула и поймала за ноги. Девушки начали бултыхаться. Полумрак и купальная шапочка не позволили Марии разглядеть лицо противницы. Кроме того, у американских девушек были мальчишеские голоса.
Эвелин в шутку боролась с Марией и обнимала ее под водой. Они со смехом всплыли, чтобы глотнуть воздуха, и немного поплавали. Сорочка Марии задралась ей до самых плеч и сковывала движения. В конце концов она соскользнула совсем, и девушка осталась нагой. Эвелин забавы ради проплыла у нее между ног и сделала вид, будто хочет подраться.
Несколько раз Эвелин раздвигала ноги, позволяя подруге проплывать между и появляться с другой стороны. Она лежала, на спине, давая возможность подныривать под себя.
Мария видела, что Эвелин тоже обнажена. Вдруг она почувствовала, как та обнимает ее сзади и прижимается всем телом. Вода была прохладной, как нежная подушка, и настолько соленой, что держала обеих и они могли плыть в ней без особых хлопот.
— Ты красивая, Мария, — сказала Эвелин своим хрипловатым голосом, не разжимая объятий.