Штопор
Шрифт:
— Что с вами, командир? — обеспокоился Марусин. — На вас лица нет.
— Ничего, — попытался улыбнуться Сташенков. — Зацепило, кажись.
Марусин скользнул по нему взглядом, увидел, куда ранен командир, и крикнул бортовому технику:
— Петрухин, срочно в кабину командира с индпакетом. — И к Сташенкову: — Я на всякий случай отойду подальше.
— Не надо! — приказным тоном возразил Сташенков. — Душманы должны чувствовать наше присутствие.
За спиной появился бортовой техник с индивидуальным медицинским пакетом.
— Бинт! — протянул к нему руку Сташенков. —
Едва прикоснулся к предполагаемому месту ранения, как острая боль разлилась по всей ноге. Бинт сразу же прилип к пропитавшему брюки сгустку крови. Сташенков обернул бедро один раз, второй, затягивая покрепче, чтобы остановить кровь. Боль усиливалась, но он пошевелил пальцами, побольше изогнул ногу в колене; нога повиновалась, — значит, ничего серьезного. Надо только остановить кровь. Еще виток, еще. А кровь мгновенно просачивалась сквозь бинт и расплывалась большим пятном, пропитывая штанину брюк.
В глазах снова зарябило, и тошнота подкатила к горлу. Сташенков откинул назад голову, сделал глубокий вдох.
— Разрешите, я? — Петрухин взял из рук командира бинт и продолжил перевязку.
— Потуже, — попросил Сташенков. — А теперь чуть повыше, жгутом…
Перевязка не уменьшила боли, но кровь, похоже, прекратила сочиться и рябь с глаз исчезла.
— Идите к пулемету, — приказал Сташенков борттехнику.
В это время увидел впереди взметнувшуюся красную ракету. В наушниках раздался голос лейтенанта Штыркина, командира группы десантников:
— Беркут, я — Мангуста, вызываю на связь.
— Беркут на связи, — отозвался Сташенков.
— Операция закончена, прошу борт для раненых.
— Понял, Беркут. Ноль полсотни первый. Иду на посадку. Ноль семьдесят второму и остальным осуществлять прикрытие. — Сташенков кивнул Марусину в сторону дымящегося вертолета Сарафанова. — Давай туда.
Первым делом надо было забрать раненых, а там, где разорвалась граната в момент десантирования, их больше всего. И самому нужна более квалифицированная помощь. В группе есть врач и санинструктор, но во время посадки будет не до этого. Десантников было сорок пять — на трех вертолетах, теперь придется увозить на двух. Плюс четыре члена экипажа. И среди душманов найдутся, видимо, раненые, не бросать же их. Надо задействовать и «Ми-24», хотя бы человека по четыре. А сколько душманов?.. Запросить у КП еще вертолеты?.. После боя — не резон…
Нога страшно ныла, ее будто выкручивало из бедра, и Сташенков ерзал по сиденью, кусал губы. Хорошо, что не видел Марусин — он всецело был занят посадкой. Приземлить вертолет на мизерной площадке среди валунов — не простое дело. Да еще после полуторамесячного перерыва. И особым мастерством в технике пилотирования он не отличался, потому и вели его вверх по штурманской лесенке.
Вертолет завис метрах в десяти от обломков «Ми-8» Сарафанова, который уже не дымился; Сташенков покрутил головой и указал на площадку левее; она была еще меньших размеров, но впереди — свободная от нагромождения камней, что имело немалое значение для взлета. А поскольку предстояло взять на борт лишний груз, и летчику, и машине придется трудиться в экстремальных условиях. Если
— Прибирай «шаг-газ», и ручку — на себя, — подсказал он Марусину, лицо которого блестело от пота, а широко открытые глаза метались то влево, то вправо. — Так, хорошо. Еще чуть-чуть… Отлично.
Колеса коснулись земли. Марусин облегченно вздохнул и смахнул тыльной стороной ладони со лба пот. И хотя вертолет сильно накренился, штурман был очень доволен — посадил в таких условиях! Сташенкова же крен обеспокоил: на склон попали, в ямку, или что-то с одним колесом? При благоприятных условиях следовало бы выключить двигатели, осмотреть машину: пули могли пробить не только ему ногу, но и повредить топливную или масляную систему. Правда, давление в системе манометры показывали нормальное, но все-таки пули простучали по всему фюзеляжу…
— Осмотри внимательнее кабину и показания приборов, — попросил Сташенков Марусина. — А борттехник пусть снаружи глянет…
Пока грузили раненых, Петрухин облазил фюзеляж со всех сторон, отбежал метров на пять и проследил, как вращаются лопасти винта — что он мог там увидеть? — и, забравшись в кабину, браво доложил:
— Все в порядке, товарищ майор. Двадцать три пробоины насчитал, но потеков масла, керосина не видно. Сколько будем брать на борт?
— Сколько уже взяли?
— Девять раненых и шесть здоровых.
К ним протиснулся лейтенант Штыркин.
— Разрешите обратиться, товарищ майор?
— Слушаю вас.
— Всех будем забирать или группу оставим?
— Сколько всего пассажиров, с душманами, с ранеными?
— Пятьдесят четыре.
Многовато, прикинул Сташенков. Но надо увозить всех. Мало ли что может случиться? А поводов для упреков он и без того заработал достаточно: девять раненых, уничтоженный вертолет…
— А сколько погибло? Наших?
— Шестеро. Двое — из экипажа.
Много… Нельзя было садиться вертолету Сарафанова без прикрытия. Вот оно, пренебрежение тактикой… Правда, в бою всего не предусмотришь… «На то ты и командир, чтобы заранее все рассчитать», — услышал он мысленно возражение Громадина. «Но на войне как на войне, без потерь не бывает», — ответил Сташенков. Философия бездарей и ретивых служак, которые «за ценой не постоят»…
— Так сколько будем брать? — повторил вопрос бортовой техник.
— Еще девять посадите. Уместятся?
— Уместить-то уместим, но перегруз большой.
— Не такой уж большой, — вслух возразил Сташенков, прикидывая дополнительный вес девяти бойцов, высоту, где приземлились. Учитывая боевое снаряжение, бронежилеты каждого — где-то около тысячи килограммов, минус израсходованный боекомплект килограммов триста; в общем, превышение предельно допустимой взлетной массы — килограммов на семьсот. Пусть даже на тысячу, но никого на поле боя он не оставит, даже если это грозит опасностью. «Лучше славная смерть, чем бесславная жизнь», — вспомнилась некстати пословица. Нет, умирать он не собирается, и взлетит, чего бы это ему ни стоило, и покажет всем, какой он летчик, какой командир!..