Шторм и штиль
Шрифт:
— В таком случае повернитесь к брашпилю и посмотрите, сколько под барабаном грязи оставили. Баржей не вывезешь!
Матрос принимался снова лить воду, тереть шваброй и под барабаном, и вокруг барабана, хотя никакой грязи там не было. Но если боцман приказал — вози мокрой шваброй по палубе, три до седьмого пота.
А Небаба переходил к другому матросу, оказывалось, что и тому нужно было заново переделывать работу. Успокоился боцман лишь тогда, когда увидал, что время большой приборки подходит к концу. Хотя лейтенант Баглай и не показался Небабе очень строгим или чрезмерно требовательным,
Однако не только это руководило боцманом. Он любил море, любил свой корабль. Поэтому и остался на сверхсрочной. До службы на флоте Иван Небаба не видел не только настоящего моря, но и плохонькой речонки. Он вырос среди южных степей. И когда Небабу, принимая во внимание его могучее здоровье, мускулистые плечи, круглую, как бочка, грудь и густой бас, послали в школу боцманов, он даже не умел плавать.
Лишь попав на корабль и убедившись, что с морем шутки плохи (вывалишься за борт, только пузыри пойдут!), честно признался командиру, что он, наверное, единственный боцман на всех морях и океанах мира, который боится воды.
Командир вначале не поверил, решил, что Небаба просто-напросто хочет, чтобы списали его на берег. Но когда убедился, что тот говорит правду, категорически заявил:
— С корабля я вас все равно не спишу. А плавать научитесь. Даю вам неделю сроку.
Очевидно, ему жаль было расставаться с таким колоритным и видным боцманом — настоящим украшением корабля, поэтому он прибавил в назидание:
— Не научитесь плавать в течение недели — наложу на вас строгое взыскание. Так и знайте. А потом дам еще один срок. Но о береге и не мечтайте.
После этого разговора в каюте командира Небаба вышел на палубу. С лютой ненавистью взглянул на море, как на личного врага.
— Ну, подожди же! Посмотрим, кто кого!
В тот же день, когда по корабельному расписанию наступило личное время, Иван Небаба позвал двух самых сильных матросов из своей же боцманской команды и, заглушая стыд и неловкость, пробасил:
— Вот вам задание: как можно скорее научить меня плавать.
Парни рты разинули, постояли немного, а потом дружно, как по команде, взорвались смехом: никак, боцман шутит.
Покраснев до корней волос, боцман глухо сказал:
— Ну, чего смеетесь? В степи я вырос, там и курице ноги негде замочить. А в корыте плавать не научишься… Поэтому берите из шкиперской самый крепкий линь, привязывайте меня хорошенько, опускайте в воду и держите… Если начну тонуть, подтяните немного — и снова в воду. Только не утопите случаем, черти полосатые!
Посмотреть на эту веселую комедию сбежался весь корабль. Но Небаба уже ни на кого не обращал внимания, разделся, обмотал себя концом линя, завязал самым крепким морским узлом — «удавкой», чтобы не сорваться, и по коротенькому шторм-трапу опустился за борт. С последней ступеньки плюхнулся в воду могучим телом так, что всплеск воды эхом прокатился над морем.
Он окунулся с головой, но матросы вовремя подтянули его и опять ослабили линь. Глотая горько-соленую воду и захлебываясь, боцман отчаянно колотил по воде руками и ногами. Он не слышал и не видел, что творилось на палубе. А творилось там такое, чего не случалось еще на корабле с момента спуска его на воду как боевой единицы. Матросы хохотали до слез и, перебивая друг друга, выкрикивали:
— Давай, давай, боцман! Полный вперед!
— Вот это цирк!
— Цирк, да еще и бесплатный!
— Такого и за деньги не увидишь!
— Ведь он так и до Турции доплывет!
Однако первый же урок дал хорошие результаты. Боцман, хоть и неуклюже, все-таки смог некоторое время самостоятельно продержаться на воде. И когда он, тяжело дыша, но улыбаясь всем своим широким мокрым лицом, выбрался на палубу, то даже самые острые на язык шутники похвалили его:
— Для первого раза — здорово! Знай наших!
А через несколько дней боцман Небаба доложил командиру корабля, что приказ выполнен — плавать научился.
Со временем история эта забылась, только моряки-старожилы иногда вспоминали ее, чтобы развлечься, да и то лишь в такие минуты, когда боцман был в хорошем настроении. Но «старичков» осталось немного: одни отслужили свой срок и демобилизовались, кое-кого перевели в другие части, а сам боцман уже служил сверхсрочную. Давно и на всю жизнь сдружился он с морем, учил молодых матросов, как надо служить на корабле, и даже подшучивал над теми, кто, как и он когда-то, не умели плавать. Корабль стал для него родным домом.
Вот почему он так ревниво следил, чтобы все тут от клотика до киля, от носа и до кормы, сияло идеальной чистотой и было в образцовом порядке.
Вместе со всеми мыл палубу, драил медяшку и матрос боцманской команды Андрей Соляник. Он то и дело косил своими плутоватыми глазами по сторонам, не выпуская из поля зрения боцмана, и, когда тот приближался, начинал работать особенно старательно. После внеочередного наряда Андрей Соляник целую неделю и не заикался об увольнении на берег, образцово нес службу, норовил чаще попадаться на глаза боцману, пусть убедится, что и он, Соляник, матрос не из последних.
А в субботу, когда боцман Небаба был в хорошем настроении, Андрей Соляник, скромно потупив глаза, обратился к нему с просьбой:
— Товарищ мичман, разрешите мне завтра пойти на берег.
При этом лицо его выражало такую благонадежность и покорность, такое послушание, что у боцмана не хватило духа сразу же отказать.
— А что тебе делать на берегу? — спросил он. Когда боцман Небаба переходил с матросом на «ты», это считалось хорошим признаком.
— В кино схожу. Говорят, очень хорошая картина идет. Воспитательного характера.
— Воспита-а-тельного?
Боцман недоверчиво покосился на Соляника.
— Так точно! На морально-этическую тему!
— С каких пор ты стал таким морально-этическим? — недоверчиво щурил глаза Небаба. — Что-то не припомню, чтобы тебя к воспитательной теме тянуло.
— Решил воспитывать в себе самодисциплину, товарищ боцман. Нужно, чтобы во всем был порядочек…
— Ну, ну, — неопределенно покачал головой боцман. — Завтра посмотрю, что мне делать с твоей самодисциплиной…
И вот сегодня Андрей Соляник потом обливался, зарабатывая увольнение. Он, бедный, даже постанывал от усердия, стараясь окончательно покорить сердце боцмана.