Шторм. Отмеченный Судьбой
Шрифт:
Сомнения и переживания – ничего не осталось. Был только он: тот, кто доводил до исступления; кто заставлял дрожать, словно птицу, но не от страха, а от наслаждения; чьи ласки были подобны томной муке – соблазняли и доводили до блаженства. Она изгибалась, стараясь сдерживать себя, но едва Александр коснулся возбуждённой горошины груди, для борьбы не осталось сил. Катя подалась ему навстречу, громко выдохнув имя. Руки обвили его голову, а пальцы зарылись в коротких волосах, не позволяя останавливаться.
– Ты – невероятная, – прошептал Шторм, вернувшись к её губам.
Мелодичный тембр околдовывал. Блеск его глаз гипнотизировал, собственное желание дурманило, и, когда сообразила, что собирался сделать, было уже поздно. Впившись ногтями в плечо, заставив Александра зашипеть, Катя крепко зажмурилась, однако боль не пришла. Касание губ на шее у мочки уха отвлекло лишь на мгновение, но этого хватило, чтобы жар, собравшийся внизу живота, вязкой лавой стал расползаться по всему телу.
Движение, ещё одно и ещё – это было лучше любого сна, которые когда-либо видела. Реалистично, но вместе с тем неправдоподобно волшебно. Словно магниты, они двигались в такт друг другу, вдыхая в повреждённые болью оболочки жизнь, исцеляя их нежностью и любовью. Секунды, минуты, часы – время потеряло границы, позволив наслаждаться светом в самом чистом его виде… Вечность… Александр был готов тонуть в нём целую вечность, но сладкий и восторженные стон, вырвавшийся из груди девушки, вернул его обратно в сознание.
Нет, они должны сделать это вместе. Только вместе и никак по-другому! Александр сжал её в своих объятиях и увеличил темп – прерывистое дыхание сменилось дрожью, и мир вокруг поглотил огонь: яркий, благодатный и пьянящий. Он обволакивал, заполняя каждую клетку безграничным счастьем, соединяя некогда разделённые пополам души.
Зарывшись в мягких волнистый волосах, Шторм вдыхал их аромат, нежно сжимая в объятиях миниатюрное тело. Она казалась ему Ангелом, не побоявшимся пасть и потерять свои крылья; Судьбой, что неотвратимо следила за каждым шагом, посылая испытания, но не позволяя потерять душу.
Светлая, чистая и безумно любимая… Его Соколовская.
Глава 2.18. Отличный солдат и полный профан
Глава 2.18. Отличный солдат и полный профан
– Я люблю тебя… – прошептал Александр, едва коснувшись мягких губ и, освободив Катю из объятий, лёг рядом, внимательно изучая каждую черту её лица, словно видел впервые.
– Мне казалось, я никогда не услышу этих слов, но, похоже, что-то пошло не так.
– У нас с тобой всё идёт не так, – улыбнулся в ответ он. – Парочка фриков, которая ломает законы мироздания, а потом, познав истину, пытается их восстановить.
Катя удивлённо вскинула брови:
– Когда ты успел стать философом?
– У меня было много времени. Бесконечные наряды за нарушение приказов тоже имеют свои плюсы. Кать, скажи, – после недолгого молчания Александр задумчиво посмотрел на девушку, – почему ты Соколовская, а не Богданова?
Она
– Когда начались военные действия в Чечне и папу перевели на передовую, он настоял на том, чтобы мама и я уехали в провинцию – неважно куда, но подальше от столицы. В то время часто пропадали люди, а спустя время оказывались в плену с целью выкупа. Мама наотрез отказалась, сказав, что отец превращается в параноика и придаёт себе слишком много значимости. Хотя я его понимала: он почти не находился дома и беспокоился, что с нами могло что-то случиться. После долгих споров папа всё же позволил нам остаться в Москве, – Катя улыбнулась, – но с условием: мама изменит мою фамилию на свою. Девичью. Так я стала Соколовской.
Александр нахмурился:
– Сурово, но вполне объяснимо. Не сделай он этого, ты бы оказалась в плену ещё раньше, ведь обменять дочь генерала ВДВ можно было очень выгодно.
– Ты мыслишь, как мой отец, – фыркнула Катя. – Неужели тоже превратишься в солдафона, как он? Да не дай Бог! Хотя я его очень люблю.
– Он тоже тебя любит, – поцеловал девушку в макушку Шторм. – И я тому доказательство.
В гостиной стало тихо. По сути, они оба явились жертвами любви. Судьба написала комедию, а Любовь добавила в неё изрядную долю драматизма. Уголок губы Александра подёрнулся в улыбке: философ, твою мать! Из размышлений о великом вытащил вопрос Кати, которая нежно касалась шрама от пулевого ранения, находившегося на плече.
– Он болит?
– Сейчас нет. Только эстетику портит: не всем нравятся меченые ребята.
Она гипнотизировала место ранения, обводя его по контуру, и вдруг её палец замер, а затем пополз ниже, к ещё одному шраму. Спрашивать, откуда появился, не пришлось: он был ей хорошо знаком. Коснувшись поверхности, Катя прошептала:
– Страшный день… Самый страшный в моей жизни.
Александр накрыл её руку своей и поспешил отвести глаза в сторону: неполноценная кисть до сих пор вызывала противоречивые чувства.
– Он стал страшным в жизни сразу нескольких человек, но мы пережили его. – На лице заходили желваки. – Все, кроме одного.
Катя почувствовала, как его пальцы с силой сжали ладонь, однако спустя несколько секунд хватка ослабла. Он уткнулся носом в её волосы, по-прежнему не говоря ни слова. Лёжа на его груди, она услышала, как сердцебиение стало менять ритм. Дыхание участилось, отчего грудная клетка вздымалась и опускалась чаще.
– Саш?..
Тишина.
– Саш, ты в порядке?
Катя попыталась подняться, но он не отпустил. Вернувшись в исходное положение, она решила ждать, когда то, что творилось у него внутри, позволит продолжить разговор.
– Я даже не попрощался с ним, – начал Шторм после нескольких минут напряжённого молчания. – Хотел съездить в Новосибирск, но не смог. Испугался.
Он зажмурился.
Жалкий трус.
Ты всегда был таким: нападал на слабых, унижал. Даже плена избежал ценой не своей, а чужой жизни.