Штрафбат Павла Первого: Штрафбат Его Императорского Величества. Спецназ Его Величества. Диверсанты Его Величества. Заградотряд Его Величества
Шрифт:
Предлагают навестить сына? А почему бы и нет?
– Ведите, прапорщик, – милостиво киваю, и окрылённый флигель-адъютант лично распахивает следующую дверь.
Интересно, как можно жить во дворце, где все комнаты проходные? Надеюсь, моя спальня будет отдельной? Опять подсказка: зря надеюсь, там ещё есть вход в покои императрицы. А если… хм… ладно, разберёмся на месте.
Детская встретила грохотом сражения, летающими ядрами, с успехом заменяемыми подушками, атакой кирасир на игрушечных лошадках и криками няньки, судя по бестолковости и общей глупости, изображающей австрийского
– Папа, я убил вражеского генерала!
Поверженный оружием Николая противник не разделял восторгов юного кавалериста, но и выказывать недовольство не решался. Да, пусть помолчит, раз заколота в задницу! Не то осерчаю… и на Соловки, как пособницу английского империализма.
– Сударыня, Вы свободны. Пока свободны.
Не знаю, что она услышала в моём голосе, но тут же её кровь отхлынула от раскрасневшегося даже под толстым слоем белил лица, и дама сомлела. Да что там, натурально хлопнулась в обморок. Никакого уважения к монарху!
– Поручик, воды!
– Будет исполнено, Ваше…
Не договорил, убежал. А почему такой радостный и цветущий, будто клумба перед Домом культуры речников?
– Вот, Ваше Императорское Величество! – Протягивает кувшин, а сам смотрит с вопросом и ожиданием.
– Поручик, – повторил с нажимом. Не признавать же свою оговорку? – Вода нужна не мне, а ей. Хотя постой… бездыханная мадам разговору не помешает?
– Никак нет, Ваше…
– Спокойнее, юноша, спокойнее. Давай уж по-простому, без титулования…
Не верит.
– Ну?
– Государь?
– Вот так-то оно получше. И покороче. А тётку всё равно отнеси куда-нибудь… э-э-э… куда-нибудь.
– Простите, государь, но это не моя тётка.
Да, молод офицерик и жизни не знает. Сюда бы товарища капитана Алымова, живо бы разъяснил немчуре всю его родословную, особенно по женской линии.
– Выполнять! Вытравлю моду с царём спорить! Без трибунала в штрафную роту закатаю!
Покуда новоиспечённый поручик уносит няньку, можно собраться с мыслями. Можно, но не дают – Мишка ухватился за орденскую ленту и тянет её, настойчиво просясь на руки, а Николай вскинул деревянную шпагу в воинском салюте:
– Bonsoir, papa!
– Коленька, – стараюсь, чтобы голос звучал строго, но мягко. – Негоже приветствовать своего отца и государя на языке противника.
Мальчик смутился и пролепетал:
– Доброго вечера, папа, – потом оживился. – А можно, ты тогда велишь всех учителей прогнать?
– Зачем же так?
– Но ведь все чужие языки – вражеские?
Вот оно как! Совсем малец, а выводы делает весьма правильные и полезные. Но не во всём правильные.
– Поди-ка сюда! – присаживаюсь на низенькую софу, и дети с готовностью и охотой лезут ко мне на колени. – Нешто неучем хочешь жить?
– Я хочу царём, как ты! – насупился было Николай. – А почему тебя Павлом Первым зовут?
– Ну… в нашем роду с таким именем до меня никого не было.
– А с моим?
– Тоже.
– Значит буду Николаем Первым! Но сначала генералом и фельдмаршалом.
– А скажи, любезный мой генерал-фельдмаршал, как же, не зная языков, пленных допрашивать?
Коля задумался, упрямо сжав пухлые губы, и объявил:
– На английский, французский да немецкий согласен. А турецкий не буду! Какие же из них враги, коли их только ленивый не бьёт?
Миша заёрзал, полностью соглашаясь со старшим братом, и попросил:
– Кази каску!
– Сказку рассказать? Какую же?
– Стласную.
Появившийся Бенкендорф деликатно предложил:
– Принести няньку обратно, государь?
– Не нужно, сам расскажу.
У поручика удивлённо взлетели брови – видимо, репутация сумасшедшего царя получила новое подтверждение и ещё более упрочилась.
– Сказку, говорите? Хорошо, будет вам сказка страшная-престрашная. Про колобка.
Я обнял детей, стараясь не прижимать к груди, чтобы не поцарапались о брильянты орденов, прокашлялся и начал.
– Было это, дети, во времена столь незапамятные, что немногие старики и упомнят. И жил тогда то ли в Херсонской губернии, то ли в Полтавской отставной портупей-юнкер Назгулко. Надобно добавить, что, несмотря на военный чин, не служил тот почтеннейший муж ни одного дня и ни одной ночи, будучи записанным в полк во младенчестве. По указу же о вольностях вовсе перестал думать о славе русского оружия, занявшись хитроумной механикой в собственном поместье. И был у того господина Назгулко кучер…
– Злой, – уточнил Николай.
– Почему?
– Кучеры все злые, они лошадок бьют.
– Хорошо, пусть будет злой.
– Это не хорошо, а плохо.
– Мы его потом накажем.
– Тогда ладно, – согласился мальчуган. – А дальше-то что?
– А вот слушайте… И захотел тот кучер как-то пирогов с вишнею. Захотеть-то захотел, но откуда вишням зимой взяться? Делать нечего, приказал своей бабке колобок испечь, а не то в угол на горох поставит да розгами попотчует. Бабке деваться некуда, тесто замесила, колобка испекла и на открытое окошко остудиться положила.
– Замёлзнут… – глубокомысленно заметил Мишка.
– Они оба злые, пусть мерзнут, – решил Николай.
Я не сразу и сообразил, о чём спор, и лишь потом мысленно хлопнул себя по лбу: про зиму же рассказываю, какие открытые окна?
– И вот лежал наш колобок, лежал, да и надоела ему сия диспозиция. Огляделся, перекрестился, дому поклонился и пошёл куда глаза глядят. Да, покатился… И глядели его глаза прямо на дорогу в Санкт-Петербург! Долго ли, коротко ли шёл, то никому не ведомо, но повстречалось колобку на пути целое прусское капральство – все при ружьях, с багинетами, морды страшные, а на верёвочках за собою мортирную батарею тащат. Главный капрал как глянет, да зубом как цыкнет, да как гаркнет: «Кто ты таков есть? В мой брюхо марш-марш шнеллер! Я есть рюсски земли забирать, рюсски хлеб кушать, рюсски церковь огонь жечь, рюсски кайзер матом ругать!»