Штрафбат везде штрафбат. Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта
Шрифт:
Они нашли нужный дом. «Зады выходят к лесу, до соседей от тридцати до сорока метров, отлично», — привычно оценил Юрген. Два окошка в доме слабо светились. Они пробрались к задней двери, Красавчик три раза мерно ударил по ней костяшками пальцев.
— Не откроют, — шепнул Юрген.
— Откроют, — ответил Красавчик.
— Спят, — уверенно сказал Дитер.
Дверь распахнулась почти сразу. На пороге стояла женщина, молодая, высокая, фигуристая, только это можно было определить в свете ущербной луны. Платок накинут на платье — она не спала и не собиралась ложиться спать.
— Вы? Уже?
— Я пришел, — сказал Красавчик, — а это мои товарищи. Лили дома?
— Лили? Лили Розенштраус? Она в госпитале, она работает в госпитале, работала в госпитале, где–то под Дрезденом, она еще не вернулась. — Женщина говорила все так же растерянно, но обреченность в голосе куда–то исчезла.
— Как же так? — нарочито удивился Красавчик. — Мы договорились встретиться после войны.
— Война еще не закончилась, — сказала женщина.
— Закончилась, — вступил Юрген, — раз мы здесь, значит, войне конец. Иначе бы нас здесь не было.
Он сказал что–то не то, женщина опять обреченно поникла.
— Я — Руди, Руди Хюбшман, — поспешил исправить ситуацию Красавчик, — Лили наверняка писала вам обо мне.
— Руди? Руди Хюбшман?! Писала! Очень много писала!! — восклицала женщина, вглядываясь в лицо Красавчику.
Она пригласила их в дом. Юргену показалось, что только для того, чтобы получше разглядеть Красавчика. А как разглядела, так сразу принялась суетиться, накрывая на стол. Это было очень кстати.
Разговорились. Женщина оказалась Евой, старшей сестрой Лили. Она была замужем и не рвалась служить в армии, как ее сестра. Муж ее воевал на Восточном фронте, в Богемии, она уже три месяца не имела от него вестей. «Вдовушка, молодая красивая вдовушка», — подумал Юрген, он тоже хорошо разглядел ее при свете лампы.
Выяснилась еще одна немаловажная деталь. В доме был опорный пункт «Вервольфа».
— Это что еще за хрень? — спросил Юрген.
— Ну как же, — с удивлением сказала Ева, — это отряды сопротивления для действия в тылу противника.
— Партизаны? — уточнил Юрген.
— Партизаны? — Ева недоуменно пожала плечами, она не знала этого слова. — Нет, это отряды сопротивления. Вот. — Она протянула Юргену отпечатанную в типографии листовку.
«Превратим день в ночь, а ночь — в день! Бей врага, где бы ты его ни встретил! Будь хитрым! Воруй у врага оружие, боеприпасы и продовольствие! Немецкие женщины, помогайте борьбе «Вервольфа“, где это только возможно!» — читал Юрген.
— Об этом уже сколько месяцев по радио говорят, даже специальная радиостанция есть, — говорила между тем Ева.
— Мы, дорогуша, радио на фронте не слушали, у нас и радио–то не было, и времени, чтобы всякую ерунду слушать, у нас совсем другая музыка была, — сказал Красавчик.
— А вот наш гауляйтер все организовал, все по инструкции, зухгруппен, шпренггруппен, мелдундгенгруппен, ауфклерунгсгруппен, инсурггруппен, [101] — принялась перечислять Ева.
— Он что, иностранец, этот ваш гауляйтер? — спросил Юрген.
— Нет, почему, он наш, местный, — сказала Ева растерянно, ее легко было привести в замешательство.
101
Группа
— Какие партизаны в Германии! — отмахнулся Юрген.
— Он действовал строго по инструкции, — повторила Ева, — в соответствии с приказом.
— В этом–то все и дело! — сказал Юрген. — По приказу! Мы, немцы, можем воевать только по приказу.
— А приказы сейчас отдавать некому, — подхватил Красавчик. — Вот нам никто не отдает приказы, и что же? Мы спокойно сидим за столом, ведем мирную, приятную беседу с красивой женщиной и не помышляем о войне. Мы совсем о другом думаем, — томным голосом добавил он.
Ворковать с женщинами было не в стиле Красавчика. Его единственной страстью были автомобили, на женщин ему было наплевать. Есть — хорошо, нет — еще лучше. За месяцы и годы, что они прослужили вместе, Юрген уверился в этом на все сто. Поэтому он не придал никакого значения подкатам Красавчика, тот действовал по ситуации, они всегда действовали по ситуации.
— И в чем же, Ева, состоят ваши обязанности в этой грозной организации? — спросил Юрген.
— Я командир опорного пункта, — с какой–то даже гордостью сказала Ева. — Всех вновь прибывающих должны направлять ко мне. Когда вы появились, я подумала, что вы первые…
— Первые и последние, — рассмеялся Красавчик, — а если кого–нибудь вдруг занесет, то мы не пустим.
— Точно, — сказал Юрген, — уши надерем и к мамке назад отправим.
— Спасибо, — искренне сказала Ева.
Сказала Юргену, а руку благодарно положила на руку Красавчику. Юрген этому — опять ноль внимания.
— И что же вы должны были делать с этими вновь прибывшими? — продолжать он гнуть свою линию.
— Дать переодеться…
— О! — радостно воскликнул Юрген. — То, что надо! Выполняйте!
В сарае были просто залежи гражданской одежды, которую пожертвовали жители этой и окрестной деревень. У всех осталось много мужской одежды после погибших на фронте мужей и сыновей. Не было только теплых вещей, их сдали еще раньше в фонд помощи солдатам Восточного фронта. Но теплые вещи им были не особо–то и нужны, на дворе был май.
Они подобрали себе одежду по размеру и вкусу Юрген посмотрел на себя в зеркало. Брюки закрывали армейские ботинки. Ботинки он решил оставить, они были почти новыми и крепкими, да и не должны были возбуждать подозрений. Отто Гартнер в свое время столько этих ботинок перетаскал на черный рынок, выменивая на еду и самогонку, что половина местного населения в тех местах, где они стояли, щеголяла в них. И так наверняка было везде. Темная рубашка, тонкий джемпер, короткая черная куртка, ансамбль дополняла потертая кожаная кепочка. Юрген чуть надвинул ее на глаза. Получился молодой рабочий паренек из порта. Вот только лицо — все какое–то обожженное, побитое, в застарелых мелких шрамчиках, ресницы и брови опалены. И выражение глаз — жесткое, напряженное, оценивающее. Юрген попытался изобразить бесшабашность и беззаботную веселость, свойственные молодым портовым парням. Не получилось. Пока и так сойдет, решил он.