Штрафбат. Закарпатский гамбит
Шрифт:
Однако Бокша даже не обратил на это ворчание внимания, уже со злостью забарабанив в дверь. Ему помог Крест, и когда, казалось, она уже должна была сорваться с петель, в дальнем конце коридора послышались гулкие, тяжелые шаги, затем трехэтажный мат озлобленного человека, которого ни за что ни про что вырвали из сладкого сна, и наконец:
– Чего молотишь, гнида?! Или пулю в брюхо захотел?
– Открой, с-с-сучара рваная! – взвился Андрей. – У нас человек помирает! Сердце схватило. Едва дышит.
– Щас… открою… – заржал за дверью коридорный. –
Он уже был наслышан о решении следака передать всех семерых штрафников в руки военного трибунала и теперь измывался над ними как только мог.
– Открой, сука паскудная! – продолжал ломиться в дверь Бокша. – Козел недоделанный! Или хочешь, чтобы мы тебя раком поставили да опустили, как петушка засранного?
На какую-то секунду-другую Андрей перестал барабанить в дверь, и было слышно, с каким надрывным хрипом дышит коридорный.
– Что-о-о?! – неожиданно завопил он. – Опустить меня? Как петушка засранного?..
И уже завопил на весь коридор:
– Стаднюк, Павлов, Нефедов! Ко мне!
По бетонному полу тюремного коридора раздался цокающий топот кирзовых сапог с железными набойками, а коридорный уже гремел связкой ключей, матерясь в бога и мать и приговаривая:
– Щас я тебя, тварь уголовная, опущу… Сам опушу! И будешь ты у меня кукарекать по зонам, если, конечно, пулю в лоб не схлопочешь. Сам… сам буду с тебя штаны сдирать.
– Вот же крыса паскудная! – уже из последних сил сдерживал себя Крест, но лишний голос сейчас был ни к чему, и Бокша приказал ему молчать:
– Ша, Ваня, ша! Щас будем работать.
И повернулся лицом к ощетинившейся братве, которая даже слушать не могла подобное.
– Приготовиться! Но раньше моей команды ни звука, ни пука.
– Спокойно, командир. Всё будет тип-топ.
Прислушался.
Павлов, Стаднюк и Нефедов уже стояли у самой двери и горячечным шепотом пытались что-то доказать коридорному, который, судя по всему, был старшим по званию, однако он продолжал бряцать ключами, чтобы вломиться в камеру.
Наконец нашел-таки нужный ключ и сунул его в замочную скважину.
Затаив дыхание, Бокша показал глазами Кресту, чтобы тот встал по другую сторону двери.
Почти неразличимый в полутемном пространстве камеры, сжатой двумя рядами двухъярусных деревянных нар, Минин почти вжался в стену, и в этот момент дверь распахнулась и на пороге застыла коренастая фигура с автоматом в руках и старшинскими погонами на плечах.
В двух шагах от него, на фоне едва мерцающей слабосильной лампочки стояла троица конвойных, также ощетинившихся автоматами.
На поясе у каждого по штык-ножу.
«Как и положено быть», – с какой-то безрассудной отрешенностью подумал Андрей и отступил на два шага в глубь камеры, но даже оттуда чувствовал на себе прожигающий взгляд взбешенного до самой задницы старшины. Судя по его реакции, он за всю свою службу не слышал по отношению к себе ничего подобного. И действительно, сказать тому же вертухаю или пастуху [2] , что какой-то баклажан помидорыч [3] поставит его раком…
Подобные всплески на зоне не поощрялись, и расплачиваться за них приходилось по полной программе. И умудренный лагерным опытом Боцман никогда бы не позволил себе подобного в лагере, но сейчас, когда требовались неординарные действия и надо было любыми способами вывести из себя охрану, он переступил неписаный закон.
Побагровевший от унижения, старшина положил палец на спусковой крючок и, продолжая сверлить его взбешенными глазами, каким-то свистящим шепотом выдавил из себя:
– Так это ты, гнида лагерная, петух обосранный, грозился раком меня поставить?
Бокша молчал, не отводя глаз с пальца на спусковом крючке автомата, а старшина, видимо, чувствуя всю свою власть над оборзевшим уркой и в то же время свое бессилие, вдруг заорал истошно, вскинув поудобнее автомат.
– А ну выходь, гнида поганая! Щас я тебя, помоечник, раком ставить буду.
Невольно скрежетнув зубами от тех оскорблений, которые сыпались на него из коридора, Андрей вдруг почувствовал, как что-то жаркое ударило в голову, и он, чтобы только не наломать дров, отступил еще на шаг в глубь камеры.
Сухощавый, при росте метр семьдесят восемь, он не смотрелся в глазах коренастого старшины, обученного к тому необходимым приемам заламывания рук, и окончательно озверевший старшина, который мог растерять весь свой авторитет в глазах конвойного взвода, купился на это, как щенок-первоходок на «пряник» прожженного до мозга костей лагерного кума.
– Выходь, говорю! – вновь приказал он, однако словно окаменевший беспредельщик продолжал стоять немым болваном посреди камеры, и старшина в надежде на помощь трех истуканов, которые могли стать свидетелями его позора, перебросил автомат за спину и шагнул в полутемную камеру.
Нефедов, Стаднюк и Павлов с автоматами наизготовку заслонили собой дверной проем.
Стаднюк шагнул следом за старшиной.
– Щас я тебя, вошь лагер…
Тяжеленный кулак Креста опустился на его голову, и старшина только квакнул, словно подкошенный рухнув на пол. И в ту же секунду, не дав ему опомниться, на Стаднюка бросился Пикадор. Двинул его кулаком под дых, и ударом ребра ладони по шее завалил его на пол.
Перехватив выпавший из рук Стаднюка автомат, Бокша ткнул стволом в живот охранника. Второго охранника взял на себя Крест, свернув ему ударом кулака челюсть.
– Ну что, пустить его в распыл или нехай небо коптит? – громко, так, чтобы было слышно по всему коридору, и в то же время ни к кому конкретно не обращаясь, спросил Андрей.
– Не хватало еще из-за этого дерьма грех на душу брать, – отозвался Шайтан. – Пускай живет. Только кляп потуже в его глотку забить надо будет.
– Повезло тебе на этот раз, – ухмыльнулся Андрей и стволом автомата показал на камеру. – К нарам! Быстро! Да автомат… автомат не забудь оставить.