Штрафбат

Володарский Эдуард Яковлевич

— Повезло, — сказал кто-то. — Сразу отошел, не мучился…

— Что встали! — заорал издалека ротный. — Давай за дело! Я один, что ль, сучья обрубать буду?!

— Как рубить-то? — спросил еще кто-то. — Темень уже — не видать ни хрена.

— А вот так и рубить! Не бойсь, не промахнешься! А промахнешься — в медсанбат отправят, опять хорошо! Костров не разжигать! Давай! Давай!

В блиндаж Твердохлебова ввалился рослый мужик в офицерской

шинели без погон, в шапке, в начищенных сапогах.

— Кто тут комбриг будет? — громко спросил он, приглядываясь к штрафникам, сидевшим за столом.

— Я буду, — ответил Твердохлебов. — Никак артиллерия прибыла?

— Она самая. — Мужик прошел к столу, по очереди стал здороваться со всеми за руку, повторяя: — Воронцов Тимофей… Воронцов Тимофей… Воронцов Тимофей.

— Сколько пушек прибыло? — спросил Твердохлебов.

— Двадцать одна сорокапятка. Я командиром буду.

— В каком звании ходил, Воронцов?

— Ходил в капитанах, — улыбнулся Воронцов, погладив короткие щегольские усы. — Сказали, плацдарм возьмем — майором стану.

— Чего так мало? — оскалился Балясин. — Лучше сразу — в генералы.

— Да я не против, можно и в генералы, — вновь улыбнулся Воронцов и тут же спросил: — Плоты видел — они выдержат? Пушки-то тяжелые.

— Должны выдержать, — ответил Твердохлебов. — Садись. Мы как раз мозгуем сидим, как завтра начнем…

Воронцов подвинул себе табурет, сел между Глымовым и Балясиным, положил шапку на стол, и лицо его, несмотря на щегольские усики, мгновенно стало серьезным, даже сердитым…

Рассвет еще не наступил — медленно синела, светлела ночная темень, — а весь берег уже пришел в движение. Солдаты, как мухи облепив деревянные плоты, тащили их к реке, тянули за веревки. Плоты спихивали в воду, канатами удерживая их у берега, укрепляли настилы и по ним вкатывали пушки. Один плот — одна пушка. Колеса со всех сторон обкладывали «башмаками» — скошенными поленьями, привязывали веревками к крючьям, заблаговременно вбитым в доски.

Твердохлебов наблюдал за погрузкой с косогора. Рядом стояли Воронцов, Глымов, Балясин, другие командиры и чуть поодаль — отец Михаил. На нем была темная ряса, надетая поверх телогрейки, на груди в рассветном воздухе блистал крест.

— Отец Михаил, а крест у тебя вправду золотой? — спросил бывший капитан Воронцов.

— Теперь я понял, за что тебя разжаловали, — ответил отец Михаил.

— За что же, интересно? — улыбнулся Воронцов.

— За то, что дурацкие вопросы задавать любишь, — сказал отец Михаил.

— Не дай бог немец ударит сейчас по берегу из минометов — всех положит, — пробормотал Твердохлебов.

— Не каркай, Василь Степаныч, — возразил Воронцов. — Немец сейчас дрыхнет без ног и во сне голых фройлен видит.

— Лучше скажи, когда наркомовские наливать людям будем? — спросил Глымов.

— На всех-то и по капле не хватит, — ответил Твердохлебов.

— Сколько хватит, столько и выпьют.

— А может, не надо? — спросил Шилкин.

— Это почему еще? — нахмурился Глымов.

— Помирать трезвым надо. Выпившим как-то срамотно… — сказал Шилкин и вдруг подошел к отцу Михаилу: — Благослови, батюшка.

— Ты ж неверующий? — прищурился отец Михаил.

— А что, неверующему нельзя благословения просить?

— Можно… — вздохнул отец Михаил. — Вам, служивые, все можно…

Твердохлебов смотрел, как отец Михаил бормочет молитву Шилкину, а тот стоит, склонив голову. Потом отец Михаил перекрестил его, поцеловал в лоб.

И тогда Твердохлебов решительно подошел к священнику, снял с головы фуражку, проговорил:

— Благослови и меня, святой отец…

А следом за ним к отцу Михаилу потянулась длинная цепочка солдат. Только Идрис Ахильгов и человек тридцать штрафников стояли в стороне.

— А вы чего, ребята? — спросил Шилкин, проходя мимо.

— Мы мусульмане, — ответил Ахильгов. — Муллу давай.

— Муллы нету, — развел руками Шилкин. — Как рука?

— Рука хорошо. Муллу давай.

Савелий Цукерман тоже помялся немного, потом встал перед отцом Михаилом.

— Я неверующий… некрещеный… и еврей…

— У Бога все люди — дети его, сынок. Много детей: и православных христиан, и мусульман, и других вероисповеданий. Одно святое дело вершим, сынок, — Россию у ворога отвоевываем. — И отец Михаил перекрестил Савелия, поцеловал в лоб.

Твердохлебов смотрел на большие круглые часы на руке. Быстро бежала секундная стрелка.

— Начали, ребята… — сказал он, и далеко за спинами штрафников послышались раскаты орудийных залпов, и в воздухе загудели снаряды. На берегу, там, где были оборонительные рубежи немцев, взмыли первые фонтаны земли. Гул снарядов нарастал, становился громче, и взрывы грохотали без перерыва, корежа землю, вскидывая черные фонтаны к небу.

— Хорошо работают пушкари, хорошо-о-о!! — кричал Глымов толпившимся у плотов штрафникам. — На куски рвут фашиста!

Артиллерийская канонада заполнила все пространство, залпы ухали один за другим, гул снарядов делался почти невыносимым, и через несколько секунд на другом берегу вырастала сплошная стена взрывов. Залп — гул — взрывы… Залп — гул — взрывы…