Штрафбат
Шрифт:
— Рванули танки. Теперь в окопах каша будет. Давай, выводи своих.
Родянский как-то странно вздохнул, ответил:
— Хана батальону… Хотел бы знать, для чего?
— Взять переднюю линию обороны, — зло ответил Твердохлебов. — Приказ не слышал?
— Брось, Василь Степаныч, тут не дети — силами батальона переднюю линию обороны противника не берут.
— Ты, Суворов хренов, делай, что сказано!
Родянский был прав — штрафники залегли под шквальным огнем, не добежав до переднего края немецких окопов метров
— Че делать будем, пахан? — прокричал Леха Стира, подползая к Глымову.
— А че приказано, то и будем делать, — прокричал в ответ Глымов. — Или ты только в карты сноровый играть?
— Да я не пойму, чего приказано-то?
— Вперед идти!
— С кем? Ты погляди, пахан, одни жмурики под твоей командой!
— А ну давай вперед, псина, — прорычал Глымов, наводя на Стиру пистолет. — Или я из тебя тоже жмурика сделаю!
— Падлы лягавые! Лучше бы построили и сразу всех в расход пустили, — бесновался Леха Стира. — Ты погляди! Погляди!
Его лицо было черно от земли, глаза сверкали. Глымов оглянулся вокруг, и впервые ему стало страшно. Почти в упор немецкие пулеметы расстреливали лежащих и ползущих штрафников.
Из блиндажа выглянул радист, прокричал:
— Василь Степаныч! Первый на связи!
Твердохлебов тяжело побежал в блиндаж.
— Как дела, комбат?! — услышал он голос генерала Лыкова.
— Да как, гражданин генерал… нету больше батальона, — ответил Твердохлебов.
— Командуй отход на прежние позиции! Операция закончена! — И генерал прервал связь.
Лыков отдал трубку радисту и долго смотрел на язычок пламени коптилки, сделанной из снарядной гильзы:
— Твердохлебов потерял весь батальон…
— А что я говорил, товарищ генерал! — оживился Телятников. — Плотность обороны на этом участке высочайшая! И даже при мощнейшей артподготовке наступать здесь нельзя.
— Потому они себя так тихо и вели… А стоило проверить, они и раскрылись. Видно, сами что-то там готовили. Ладно, составь шифрограмму в штаб армии — разведка боем произведена, ну и… соответствующие выводы… — махнул рукой генерал Лыков и крикнул в темный угол: — Анохин, давай пожрать что-нибудь!
— Слушаюсь, товарищ генерал! Давно жду — у меня все готово! — Ординарец Анохин пулей выскочил из блиндажа.
После боя штрафбат перевели в ближний тыл. В полутемном блиндаже в углу за колченогим столом сидел комбат Твердохлебов, ворошил пачку листов с колонками фамилий — карандашом вычеркивал одну за другой.
— А кто Котова последним видел? — вдруг спросил Твердохлебов.
— Миной его накрыло, — отозвался Семен Дрожкин. — Я видел…
— А Курдюмова кто видел?
Твердохлебову не ответили — все галдели о своем, а в общем, об одном и том же — недавнем бое, в котором погиб почти весь батальон.
— Эй, архаровцы, я спрашиваю, кто Курдюмова последним видел?
— Это из роты Глымова?
— Он самый… носатый такой, фикса у него золотая, — пояснил Твердохлебов.
— Так его одним из первых… когда перед танком залегли. Я и видел, рядом с ним лежал.
А в общем блиндаже собрались остатки батальона. Раскаленная буржуйка дышала жаром, и вокруг нее на рогульках и веревках были развешаны для просушки рубахи, кальсоны, гимнастерки. В тесноте толкались полуголые и одетые мужики, вели разговоры в прокуренном воздухе.
— Хотел бы я знать, братцы, мы хоть одного фрица укокошили или только они нас шлепали, как уток на озере?
— Вопрос твой, браток, самый что ни на есть дурацкий.
— Какая атака, такой и вопрос, — коротко рассмеялся кто-то.
— Ах, кореша вы мои, кореша! Есть стратегия, а есть тактика. Это была небольшая тактическая операция. А то, что целый батальон полег, — это дело десятое. Как говорится, смерть одного человека — трагедия, а смерть тысяч — статистика. Выходит, ты кто?
— Как кто? — не понял штрафник Веретенников. — Человек.
— Не, ты не человек. Ты — статистика, — торжественно заключил политический Авдеев, и все вокруг радостно заржали. Авдеев оглядел смеющиеся небритые чумазые рожи и добавил:
— Мы все здесь — статистика…
И все снова захохотали:
— Со статистики и взятки гладки!
Не смеялся, однако, Леха Стира. Он лежал на спине у самой стены, смотрел в накат бревен, время от времени проглатывал ком в горле и молчал. Рядом сидел Глымов, курил самокрутку и тоже не смеялся — неподвижными глазами смотрел в дымный полумрак.
— Дай потянуть… — попросил вдруг Леха, и Глымов протянул ему окурок самокрутки.
Стира жадно затянулся, закашлялся, сел. Глымов постучал его по спине. Стира отдышался и сказал:
— В бега подамся…
— Далеко уйдешь? — глянул на него Глымов.
— Ну, недалёко… Живым все одно не дамся — хоть пару-тройку подлюк красноперых уработаю.
— Ты ж добровольно воевать пошел, — усмехнулся Глымов.
— Воевать, а не бычком на бойню! Твари, что удумали, а? Зачем на верную смерть послали?
— Разведка боем называется, — вздохнул Глымов.
— Да пошли они к такой-то матери со своей разведкой! — Леха с ожесточением затягивался и каждый раз, выпуская дым, кашлял. — Я тебе так скажу, пахан, они нас за людей не считают, понял, нет? Ну, на киче понятно, кто я. Вор и есть вор, че меня за человека считать? А тут я кто? Защитник отечества или не защитник?
— Не… — Глымов покачал головой, улыбнулся неожиданно.
— А кто?
— Никто. Штрафной солдат. Ноль без палочки. — Глымов отобрал у Стиры окурок, затянувшись, закончил: — Вот и вся суровая правда жизни, Леха…