Штрафбаты по обе стороны фронта
Шрифт:
Мы продолжали нести потери, а потом, как часто бывает на фронте, всё вдруг стихло. Мы стали ждать команды отвода в тыл. Я был на правом фланге в группе из четырёх человек. Обстановка была неясной и тревожной. Никаких приказаний от взводного не поступало, и мы сами решили выяснить, что же происходит на нашем участке. Почему так долго продолжается зловещая тишина? Может быть, о нас забыли? На все эти вопросы вызвался ответить наш товарищ, бывший старший политрук, направившись к командиру взвода. Мы продолжали вести наблюдение, стараясь себя не обнаруживать. Старший политрук что-то долго не возвращался, мы даже стали грешить, не забыл ли он о нас.
Было ясно, что позиции, которые мы отбили у противника в результате ночной атаки, снова перейдут к немцам, иначе нельзя было объяснить затянувшуюся тишину: вблизи нас не было ни наших, ни немцев. Не имея приказа, мы, три человека, вооружённые винтовками и гранатами, не могли оставить свои позиции и стали готовиться к бою. Вряд ли мы могли долго продержаться, но другого выхода не было.
Неожиданно мы увидели своего товарища, который ходил на разведку: он бежал во весь рост, крича на ходу, что все позиции заняты немцами, и что они скоро будут здесь. Он выбежал из окопа в поле и сразу же был сражён автоматной очередью. Вскоре появились немцы, их было человек семь или восемь. Не спеша, пригибаясь, они двигались в нашу сторону. Мы слышали их разговор, нас разделяло не более 5-6-ти метров. К счастью, они нас не видели. Мы бросили в них но фанате. После этого наступило кратковременное затишье, и, не дожидаясь, пока подойдут основные силы врага, я выскочил из окопа на бруствер и пролез через проволочное заграждение. За мной последовал другой штрафник, но пополз он в противоположном направлении и вскоре подорвался на мине. Третий, видимо, остался в окопе.
Я остался один, днём, на минном поле, на нейтральной полосе. К счастью, немцы по мне не стреляли: одни, по-видимому, погибли от наших гранат, а другие ещё не подошли. Меня же прикрывала густая трава, и я потихоньку отползал подальше от злополучного места. Какое-то время я находился в полной растерянности: во-первых, я никак не мог понять, каким образом мне удалось пройти сквозь колючую проволоку, когда до боя я тщательно обследовал каждый сантиметр заграждения и был убеждён, что пролезть там невозможно. Во-вторых, меня потрясла гибель товарища. И, наконец, я совершенно потерял ориентировку и не знал, куда и как двигаться дальше. Однако долго находиться в бездействии на нейтральной территории, вблизи противника было небезопасно, и я осторожно продолжал ползти в сторону небольшого кустарника. Там оказался овраг, который временно мог укрыть меня от преследования. Немного отдохнув и придя в себя, я почувствовал жажду и голод, но кроме каких-то ягод вблизи ничего не было. Всё же я решил сделать привал и дождаться темноты, полагая, что искать своих будет безопаснее в ночное время. Между тем бой не возобновлялся, и по-прежнему, кроме редкой перестрелки, на этом участке фронта всё было спокойно.
С наступлением темноты я продолжил движение и, наконец, услышал сначала отдалённо, а потом уже явственнее, наш отборный русский мат. В армии я так и не привык к «командному», но всем понятному языку, и мне было неприятно постоянно его слышать. Теперь же я так обрадовался родной речи, что пополз быстрее, на миг забыв, что местность здесь минирована, и надо быть предельно осторожным, особенно в ночные часы. Перед тем, как перелезть через бруствер, я еще раз прислушался к голосам, убедился, что это наши и, перекатившись через него, сразу попал в объятия ротного писаря, который к этому моменту уже составил и подал списки уцелевших командиру роты. Я у него числился пропавшим без вести. Слава Богу, удалось задержать отправку этих сведений в тыл, и второе извещение о пропавшем сыне мои родные не получили. Писарь записал меня тридцать первым, оставшимся в живых. Перед атакой нас было 250 человек. Тем, кто уцелел, приказали собраться у землянки командира роты. Откуда-то пришли ещё четыре человека, и нас стало тридцать пять. После короткого отдыха отправились в тыл. Настроение у всех было подавленное. Хотя судьба пока и даровала нам жизнь, но цена за неё была слишком дорогой. Да и сама операция, в сущности, осталась незавершённой, а, возможно, и не такой необходимой, ведь кадровый батальон не сменил нас после выполнения задачи.
В тылу дивизии нам приказали почистить оружие и сдать его на склад, затем помыться, постирать обмундирование и отдыхать. На следующий лень нам объявили, что штаб армии не посчитал выполненной возложенную на нас задачу, и что нам предстоит повторная отправка на передовую. Нас снова вооружили и повели в расположение стрелкового батальона.
«Какую теперь задачу поставят перед нами?» — думали мы, гадая, что же ещё могут сделать 35 человек. Скорее всего, отправят нас на полное уничтожение. Командир роты, кадровый офицер 9-го ОШБ пообещал ещё раз позвонить в штаб армии и добиваться нашей реабилитации. Мы находились на передовой близ землянки штаба батальона, куда отправился наш командир за получением задачи или за её отменой.
Надо ли описывать кажущиеся часами минуты ожидания нашей участи? Как же дёшево стоит человеческая жизнь на фронте, если так легко можно двигать человека туда-сюда, словно по шахматной доске, только потому, что он штрафник. Стоит ли вообще о нём беспокоиться? И какое огромное спасибо нашему командиру, что он все-таки добился своего, сумел доказать, что мы выполнили поставленную задачу, и что не наша
Возвращались мы опять в пешем строю. Маршрут был прежним, только в обратном направлении. По пути нам встретилась вновь сформированная рота, которой предстоял тот же путь. Мы кратко поделились с ними своими впечатлениями от проведённой операции. Впрочем, то, что нас возвращайтесь всего 35 человек из 250, говорило само за себя. Тяжёлое настроение овладело бойцами: что-то у них впереди!
Мы опять отшагали несколько десятков километров и вернулись в расположение своей части. Встречали нас с музыкой, и мы видели грусть тех, кому ещё предстояло всё это пройти (в батальоне постоянно формировались новые роты), А мы стали ждать приказа о реабилитации, который должен был подписать командующий фронтом маршал Конев. Обычно это длилось в течение одного месяца. В это время с нами продолжали проводить занятия по общевойсковой подготовке, которой мы занимались без всякого рвения.
Здесь я впервые получил письмо из Ленинграда и был бесконечно рад узнать, что родители мои живы. Нашёлся для своих родных и я. Медицинская сестра из освобождённого Днепропетровска, Наташа Самоварова, послала им письмо о моём пребывании в инфекционной больнице и побеге из плена. Однако с тех пор прошло много времени, а на войне каждый день может оказаться последним. В своем первом письме мама писала о судьбах брата, сестры, их семей и очень скупо — о тяжёлой жизни в блокадном Ленинграде. Тогда я даже не предполагал, в каких страшных условиях находились жители осаждённого города. Мне хотелось помочь родителям сейчас, немедленно, но в штрафном батальоне зарплату не выдавали, и я не мог им об этом написать, чтобы не доставлять дополнительных тревог и переживаний. Наконец, был зачитан приказ командующего фронтом, маршала Конева о реабилитации, под который попал и я (после возвращения с задания было два-три таких приказа, но в них моя фамилия не упоминалась). Кто-то подарил мне офицерские полевые погоны, и я их с гордостью приспособил на свою солдатскую выцветшую гимнастерку. Звездочек на погоны не было, да я и не знал, имею ли право их носить, так как в армии не только ввели погоны, но и изменили воинские звания для офицеров медицинской службы. (Звание старшего лейтенанта медицинской службы я получил уже после войны, в июне 1945 года).
Реабилитированный
Получив документы о реабилитации и восстановлении в офицерском звании и всех правах, мы с другом постарались скорее покинуть данную часть. Батальон был расквартирован вблизи польского города Ярославль, и мы решили немного побродить по городу, не стесняясь своего внешнего вида. По-прежнему, одетые в солдатское обмундирование, в обмотках, разбитых ботинках, с вещмешками за плечами мы были вполне довольны собой, своей свободой. Мы даже заглянули в одно непристойное заведение с красным фонарем, с интересом посмотрели предложенные хозяином альбомы с фотографиями девиц, но признаться, что у нас нет денег, и что мы пришли ради любопытства, не посмели. Из города мы вышли на шоссе и пешком направились в отдел кадров 1-го Украинского Фронта. По дороге нас обгоняли военные машины, на наши сигналы подвезти никто не обращал внимания. Одна легковая машина «Виллис» все же остановилась, в ней рядом с шофером сидел подполковник в новом, хорошо подогнанном обмундировании с гвардейским значком и множеством орденских планок. Как же мы были удивлены, когда узнали в нём нашего бывшего товарища по штрафному батальону. Встреча была не только неожиданной, но и приятной: по знаку своего шефа шофёр вмиг организовал хорошую закуску, из фляги разлили водку (завтрак был как нельзя кстати — мы прилично проголодались). Вспомнили недавно пережитое, помянули погибших товарищей. Потом нас подвезли к самому подъезду отдела кадров, на прощание друг дал свой адрес и пригласил в свой полк на вакантные должности.
В отделе кадров меня принял подполковник медицинской службы и попросил предъявить документы, свидетельствующие, что я военфельдшер. Но у меня, кроме справки из 9-го ОШБ, где было указано, что я восстановлен в офицерском звании и направляюсь в медицинский отдел фронта для прохождения дальнейшей службы, ничего не было. Помогло то, что я не забыл, как грамотно выписывать рецепты на лекарства и коротенький экзамен по фармации, который он мне тут же устроил, я сдал без ошибок. Сомнения у него рассеялись, и он пообещал завтра же направить меня в часть в соответствии с моим образованием и воинским званием. Он также сообщил мне, что здесь, в отделе кадров находится мой товарищ из 386-й Севастопольской дивизии, и что он сейчас познакомит меня с ним. Это было невероятно, так как дивизия давно перестала существовать, и вряд ли кто-то остаются в живых, да ещё спустя почти два года… И вот здесь я встретился с Женей Осиповым — моим товарищем по взводу, однокашником по училищу в Ленинграде и однополчанином по Обороне Севастополя. Прямо как в сказке! Мы были очень рады встрече и наперебой стали рассказывать, что пришлось нам пережить за это время. Женя попал в плен 2 июля у мыса Херсонес. Он тоже прошёл нелегкий путь. Ему посчастливилось выздороветь после сыпного тифа и бежать из лагеря в Славуте с помощью старших товарищей. Он был в партизанах, но когда вернулся к своим, то доказать свое пребывание у партизан не мог, поэтому тоже был направлен в штрафной батальон, в тот же, в котором был и я, но мы попали в разные роты. Направления мы с ним получили в одну дивизию.