Штрафник-«охотник». Асы против асов
Шрифт:
Летчики в Третьем рейхе вообще были обласканы вниманием командования и общества и чувствовали себя элитой. А потом — штрафбат, потеря всех привилегий и ад, в котором им приходилось теперь существовать… И теперь их судьба зависела не от высокого командования Люфтваффе и внушительного списка побед — мнимых ли, настоящих… А зависела она от темных и грубых фельдфебелей, впитавших всю мерзость прусской армии. Они придумывали каждый день все более изощренные издевательства над бывшей элитой немецкого общества. Им доставляло особенное удовольствие мучить тех, кто был выше их по статусу и положению.
Сломленные морально и физически,
В том боевом вылете участвовали четыре «Мессершмитта» Bf-109E-4 и тройка итальянских истребителей C-202 «Фольгоре». Эти самолеты остались от пилотов Итальянского авиакорпуса «Реджия Аэронавтика», на их бортах даже остались эмблемы на фюзеляжах в виде стилизованного изображения таракана — знака знаменитой эскадрильи «Cucaracha». И теперь они использовались немцами как легкие штурмовики и бомбардировщики.
Вооружение итальянского истребителя составляли два крупнокалиберных 12,7-миллиметровых пулемета SAFAT с боекомплектом в 370 патронов на ствол. Также еще пара пулеметов винтовочного калибра была установлена в крыльях. В качестве полевой модификации были добавлены подкрыльевые держатели, способные нести либо восемь мелких 15-килограммовых бомб, либо пару 50-килограммовых, или «сотки». Эти держатели также давали возможность подвесить два обтекаемых топливных бака объемом по сто или сто пятьдесят литров.
Как раз с этих-то бомбодержателей и полетели на боевые порядки красной пехоты пятидесятикилограммовые осколочно-фугасные «чушки». Фонтаны взрывов разметали красноармейцев, шедших в штыковую атаку на немецкую пехоту, засевшую в окопах. А потом сквозь облака дыма и пыли ударили, словно молнии, разящие пулеметные очереди. Сверкающие смертоносные нити трассеров прошивали облака пыли и дыма, прошивали и податливые человеческие тела. Удар итальянских «Фольгоре» действительно оказался молниеносен, как и их название. Вид атакующего самолета действительно был страшен. И неважно, что это были хоть и удачные машины, но все одно — устаревшие к началу осени 1943 года. Открытая кабина и не слишком мощный мотор жидкостного охлаждения «Fiat A-74RC-38» в данном случае не играли такой большой роли. Да и в маневренном воздушном бою «Фольгоре» все еще могли постоять за себя, тем более что их теперь пилотировали довольно опытные немецкие пилоты-штрафники. Но — не против модернизированных русских истребителей La-5FN «Superrata»…
Тройка итальянских истребителей резко отвернула в сторону, выходя из пикирования — маленькая хитрость, позволяющая остаться в живых. Однако теперь эта хитрость обернулась против самих хитрецов. Слепящие лучи полуденного светила, конечно же, не позволили вести прицельный огонь единственной «полуторке» с зенитным ДШК в кузове. Но эти же предательские лучи и не позволили разглядеть атакующие тоже со стороны солнца русские истребители. «Лавочкиным» потребовалось совсем немного времени, чтобы отправить все три молнии в их последнее пике. «Фольгоре» под управлением немецких пилотов-«невольников» обладали весьма неплохой горизонтальной маневренностью, но никто и не собирался крутить с ними виражи. Большевистские летчики использовали тактику «воздушных охотников»: стремительная атака из выгодного положения и такой же стремительный уход безопасным курсом на дистанцию, позволяющую атаковать вновь при необходимости. Да, русские научились драться — ценой неимоверных потерь… Они теперь били врага его же оружием, его же тактикой!
Однако русские истребители увлеклись и пропустили атаку «Эмилей» Bf-109E-4. Внезапность сыграла свою роль, и большевики сразу же недосчитались одной машины. Русскому летчику не повезло: он сумел покинуть подбитый самолет, однако озверевшие немецкие пилоты-штрафники расстреляли его парашют в воздухе. Белый цветок надежды погас, прошитый безжалостным раскаленным свинцом. Страшная смерть…
Немецких пилотов штрафных эскадрилий на земле мордовали так зверски, что они потом вымещали свою злобу на всем, что проносилось под крылом! Но, раздавая зло, они были готовы и принять его — больше им ничего не оставалось…
Так что они вполне были готовы к неравному бою с превосходящими русскими истребителями. Но немецкие штрафники решили дорого продать свои жизни. Закипел жестокий и исступленный воздушный бой. Обреченные «чернорабочие войны» не сдавались. Воздух рвали в клочья бешено вертящиеся лопасти винтов и пулеметно-пушечные очереди. Перегрузки давили на грудь многотонной тяжестью. И тем не менее немецкие штрафники именно сейчас и именно здесь чувствовали себя самыми свободными людьми на свете. Правда, за ощущение свободы они заплатили собственными жизнями — что ж, таков их горький удел. Даже на фоне всех несправедливостей войны их судьбы были просто исковерканы нелюдской подлостью «сверхчеловеков»…
Майор Герман Вольф решил проявить хотя бы к этому бедолаге минимальную справедливость. Выслушав рапорт уцелевшего пилота-штрафника, офицер похлопал его по плечу:
— Ruehrt Euch, Landser! — Вольно, земляк! — так называли друг друга немецкие пехотинцы. В среде штрафников такое обращение, без чинов и званий, которых они были лишены, тоже прижилось.
Пилот-штрафник поначалу оторопел от такого обращения.
— Nein, герр офицер. Виноват… Осмелюсь доложить…
— Я тебе как старший по званию офицер приказываю: сейчас идешь в столовую и наедаешься до отвала! Скажи k"uchenofficier — старшему по кухне, что я приказал. Вечером после полетов жду тебя в своем блиндаже.
— Яволь, герр майор!
Вечером, после отдыха, пилот-штрафник явился в блиндаж к майору Вольфу. И снова вытянулся во фрунт на пороге.
— Ruehrt Euch! — повторил Вольф свою недавнюю команду. — Присаживайся к столу, выпьем. «Darnach der Mann geraten, wird ihm die Wurst — gebraten. — Каков человек, такую ему и колбасу» [24] .
24
Немецкая поговорка.
Глухо звякнули наполненные спиртом кружки, Вольф по старой, еще сталинградской, штрафной привычке закусил с ножа куском тушенки прямо из банки. Пилот-штрафник положил несколько кусков копченого сала на черствый черный хлеб.
— Dieser tapfere K"ampferef"urchtetesich vor keiner Gefahr. — Этот храбрый боец не боялся никакой опасности, — произнес ставшую уже ритуальной фразу Герман Вольф. Такой же ритуальной, как и грустная песня «Ich hat ein Kamerad» — «Был у меня товарищ», под нее традиционно проходили немецкие похороны на передовой.