Штрафники, разведчики, пехота
Шрифт:
Дня четыре провели на берегу в ожидании переброски на большой остров Сарема. Во взводах насчитывалось по десятку человек. Подвезли очередное пополнение. Вторым номером в моем расчете стал парнишка из-под города Лодейное Поле. Он пришел из запасного полка, где четыре месяца учился. Фамилию не помню, звали Алексей, или, проще, Лёха. Парень был шустрый, рвался воевать и допытывался, сколько немцев я уничтожил. Не знаю почему, на эту тему бойцы, имевшие на счету достаточно фрицев, говорить не любили. Считалось нехорошей приметой. Те, кто побывал на острие войны, не спешили хвалиться своим личным счетом. Разве что когда по пьянке. Но я не пил,
— Может, десяток, — пожал я плечами, — а может, чуток побольше.
— Обманывает он, — засмеялся кто-то из старых солдат. — Василий Пантелеевич целую немецкую роту из своего «дегтяря» положил.
— Сто человек? — вытаращил глаза мой помощник. — Тебе уже давно орден положен.
— Шутки, — сказал я. — Дурацкие шутки. Так тебе немцы и будут ротами подставляться.
Ночью при сильной качке переправлялись на остров Сарема. Но корабль не спешил причаливать, мы двигались вдоль юго-восточного побережья. Впереди раздавалась орудийная канонада. В воздухе висело слово «Сырве». Полуостров, за который намертво вцепились немцы.
Полуостров Сырве был южной оконечностью острова Сарема, имел ширину три километра и около тридцати в длину. Мы знали, что в сорок первом году здесь в окружении сражался два месяца гарнизон краснофлотцев. Место для обороны было удобное: крутые берега, скалы, ущелья. Теперь на Сырве укрепились немцы. Если почти весь остров наши войска взяли в течение пяти дней, то этот узкий перешеек стал как кость в горле.
Мы продвигались с большими потерями, несмотря на мощную артиллерийскую поддержку. Гибли бойцы из нашего взвода. Лейтенант Кострома (он получил вторую звездочку на погоны после взятия Даго) был ранен, но оставался в строю. Мы сбросили шинели и воевали в телогрейках, в которых было легче передвигаться среди скал и камней полуострова. Из амбразур дотов вели огонь многочисленные пулеметы. Простреливался каждый метр.
Командир роты приказал мне глушить один из дотов непрерывным огнем и послал четверых бойцов в обход, взорвать укрепление с тыла. Ребята ползли осторожно, но когда поднялись для броска, по ним ударил второй пулемет. Трое так и остались на месте, а четвертый вернулся с простреленный щекой. Кострома материл фрицев и нашу артиллерию. Потом сунул за пазуху несколько гранат, взял с собой двоих бойцов, в том числе завхоза, который шел с явной неохотой. Мне Кострома сказал:
— Стреляй и целься лучше. Ты наше прикрытие, на тебя вся надежда.
Какая к черту надежда на мой «ручник», когда из амбразуры лупит мощный МГ-42 с оптическим прицелом! Лейтенант подмигнул. Я понял его и обещал не подкачать. Ротный выделил еще один пулемет и противотанковое ружье. Мы вели непрерывный огонь, не давая немцам высунуться. Лейтенант взорвал дот, а второе пулеметное гнездо забросали гранатами ребята из другой группы. Я расстрелял шесть дисков.
Ствол раскалился, мы охлаждали его дождевой водой, которую приносил Леха в немецкой каске. Своим новым помощником я был доволен. Он быстро набивал диски и успевал вести огонь из автомата, поддерживая меня.
— Далековато для твоего ППШ, — говорил я. — До немцев полкилометра.
— Ничего, — ответил Леха, меняя очередной диск. — Одна пуля из сотни цель найдет, и то дело.
В принципе он поступал правильно. Боеприпасов хватало, от нас требовали вести активный огонь и в наступлении, и в обороне. Немцы зачастую били наугад, но даже шальной неприцельный огонь заставлял бойцов прятаться. Теперь и мы имели возможность не давать фрицам высунуться. Патроны и гранаты подвозили постоянно. Леха загружался, как ишак, тащил боеприпасы в мешке, иногда брал сразу целый цинковый ящик для меня и несколько коробок патронов для своего автомата.
Наступление продолжалось без передышек. Мы снова попали под сильный огонь и нырнули в подземный артиллерийский дот. Длинноствольная дальнобойная пушка была прикрыта толстыми раздвижными плитами. Одну из плит проломила авиационная бомба и смяла орудие. Укрытие было глубоким, внизу колыхалась вода и плавали несколько трупов, пахло мертвечиной. Мы пересидели в полутьме обстрел и, когда стрельба утихла, с облегчением выбрались из мрачного каземата, ставшего могилой для немецкого орудийного расчета.
Снова наступали. Плотность войск была высокой. Бок о бок с нашим батальоном шли вперед морские пехотинцы. Сквозь расстегнутые гимнастерки виднелись тельняшки. Немецких укреплений было понатыкано очень много: железобетонные доты, обычные пещеры с замурованным входом, оборудованные среди камней орудийные и пулеметные окопы. Задания получали пройти сто-двести метров, очистить от фрицев скалу, уничтожить дот.
В одном месте нам очень мешала узкая щель с пулеметом. Мины ее не брали, артиллерии поблизости не оказалось. Наши ребята попытались обойти с флангов, но попали на мины. Саперы принесли четыре тела. Двое бойцов были уже мертвые, истекли кровью. Старшина-сапер сказал, что фланг заминирован очень густо, многие мины соединены между собой и поставлены на неизвлекаемость. Один из саперов погиб. В мешанине мин не смогли вынести даже его тело.
Я не знал, что это мой последний бой. Не раз слышал о том, что люди предчувствуют тяжелое ранение или смерть. Сам видел, как тоскливо смотрят перед атакой некоторые бойцы и прощаются с друзьями. Иногда такие предчувствия сбывались, иногда — нет. Впрочем, в пехоте не надо быть провидцем, чтобы угадать свою судьбу. Одна-вторая атака — половина выходит из строя. Меня предчувствия не мучили, может, потому, что в октябре сорок четвертого мне было всего семнадцать лет.
Ранило моего помощника Лешу. Осколками ему пробило руку и отсекло два пальца. Я вел огонь по каменистой расщелине. Отложил пулемет, хотел перевязать товарища, но лейтенант Кострома махал мне:
— Продолжай огонь! Без тебя обойдутся.
С Лешей уже возился санитар, а я со злостью загнал в узкую, брызгающую огнем щель целый диск бронебойно-зажигательных пуль. Потом меня попытался достать немец из автомата, вскарабкавшийся на скалу. Я сбил его. Он упал с высоты и больше не шевелился. Рядом свистели пули, высекали крошки из камня, я понял, что надо менять позицию. Захватил мешок с дисками и патронами, повесил на плечо пулемет и успел сделать семь-восемь шагов.
По правой руке ударило с такой силой, что я упал. Боли вначале не чувствовал и вообще не понимал, что со мной. Хотел снять с плеча пулемет, но рука не слушалась. Кое-как встал на колени, видимо, задел руку и вскрикнул от боли. По ладони и пальцам стекала кровь. Ее было много. Я смотрел, как завороженный, не в силах сообразить, что делать. Подбежал взводный, кто-то из бойцов. Разрезали рукав телогрейки, гимнастерки, перевязали рану, наложили дощечки. Меня довели до медсанбата, обработали рану и отправили в госпиталь.