Штрафники Василия Сталина
Шрифт:
С этого дня Нефёдов и его новый знакомой стали много общаться, а вскоре сделались хорошими друзьями. Нефёдов много давал Сироткину профессиональных рекомендаций. Так бывалый ветеран щедро поделился с начинающим лётчиком своими заповедями ремесла: «Будь, как вор на ярмарке – истребитель должен всё видеть и везде поспевать. Страхи и ограничения – по боку! В воздухе ты сам себе голова. И в то же время нет ничего важнее для истребителя товарищеской взаимовыручки. Тот, для кого личная слава важнее жизни друга, не имеет чести».
А вот от разговоров о собственной героической биографии Борис старался уходить. То, что за свою карьеру он сбил много самолётов, означало всего лишь, что свою работу он делал добросовестно, и не более того. Профессия лётчика-истребителя требует виртуозного
– Война, это жёсткий бизнес, бой. Но и в бизнесе должна быть мораль, не позволяющая тебе довести разорившегося конкурента до полного банкротства. А тот, кто получает удовольствие, узнав, что разорённый им парень сиганул головой вниз с пятидесятого этажа, однажды превратится в бешеную собаку…
Утром Нефёдов со своим новым приятелем вместе выбегали на зарядку. На берегу моря среди пальм и тропических зарослей был устроен отличный гимнастический городок. Борис демонстрировал молодому приятелю такие трюки на турнике и брусьях, что Алексей только рот открывал от изумления. Сам неплохо сложённый и спортивный Сироткин, тем не менее, с первого раза не мог повторить за Нефёдовым его стремительные вращения и головокружительные пируэты. И Борис с удовольствием учил парня полезным для укрепления мускулатуры и вестибулярного аппарата упражнениям. Когда-то точно также с ним занимался его аэроклубовский инструктор Степан Лапатуха…
*
Практически с первого дня курортной жизни Борис с нетерпением ожидал, когда к нему приедет жена с сыном. И вот была получена долгожданная телеграмма из Москвы. Ольга и Игорёк выезжают поездом завтра в 10 часов вечера. Вообще-то путёвки на такие курорты, как Ессентуки, Кисловодск и Сочи считались громадным дефицитом. Даже статус Героя Советского Союза не всегда помогал их пробить. Число заявок из частей намного превышало количество мест в хороших ведомственных домах отдыха. Поэтому большинство лётчиков, которым требовалось санаторно-профилакторное лечение, довольствовались санаториями общего типа, расположенными в лучшем случае на берегу Волги или Селигера. Получить же путёвку на юг для себя, да ещё и на членов своей семьи считалось неслыханным делом. Но для друга самого Василия Сталина не существовало ограничений.
Правда, Борис никогда не просил ничего для себя лично, спекулируя своим знакомством с сыном «Хозяина». Только когда требовалось пробить комнату в коммуналке для однополчанина, потерявшего на войне ногу или восстановить в армии вернувшегося из плена друга, он без колебаний «шёл на таран» бюрократических инстанций, используя в качестве тяжёлой артиллерии сакральную для бюрократа любого ранга фамилию «СТАЛИН». Как только проситель её произносил, неприступные чиновники сразу превращались в отзывчивых и неравнодушных к чужой судьбе «слуг народа». Любая проблема решалась почти мгновенно.
Например, некоторое время назад Борис случайно встретил на улице одного своего товарища – ещё по Испании. Нефёдов с трудом узнал в сгорбленном, плохо одетом, стариковского вида дворнике бывшего бравого красавца. Его одутловатое, бурое лицо алкоголика вызывало ассоциацию со старым кирпичом, будто потёртым тяжёлой жизнью. Контраст между ними был разительный: Борис в новенькой, пошитой в спецателье для комсостава офицерской форме с серебряными погонами подполковника на плечах и с авиационной «птичкой» на фуражке, при кортике 11 ;
11
После войны офицеры-лётчики носили кортики, как моряки.
И Кузаков – страшно похудевший, будто высушенный, в заношенном, многократно латаном пиджачке, коротковатых, висящих бесформенным мешком штанах и стоптанных ботах, подошвы которых в некоторых местах держались на проволоке. Тем не менее, Борис радостно шагнул навстречу старому товарищу. Они крепко пожали друг другу руки особым способом, принятым только в их эскадрилье. Обнялись.
Когда-то в Испании саженного роста сибиряк и балагур Илья Кузаков пользовался огромным успехом у местных женщин. Тогда с его могучей фигуры можно было писать нормандского викинга или императорского кавалергарда. Простой деревенский парень, оказавшись в Европе, он удивительно легко превратился в элегантного джентльмена, одевающегося по последней европейской моде, и с непринуждённой лёгкостью флиртующего с мадридскими сеньоритами посредством причудливой смеси испано-русских слов, дополняемых выразительной жестикуляцией.
Да и в небе Кузакову долго сопутствовала удача. С Пиренеев он вернулся асом, почти сразу получил комбрига и Героя. Чистка в армии его не коснулась. В финскую Кузаков уже успешно командовал авиакорпусом. А потом Нефёдов потерял однополчанина из виду. Дальнейшую свою судьбу Илья сам теперь поведал другу.
23 июня 1941-го в Эстонии на аэродроме одного из своих полков он задержался долее, чем позволяла стремительно меняющаяся фронтовая обстановка. Но требовалось лично проконтролировать, как идёт эвакуация в тыл повреждённых во время первого налёта немецкой авиации, но пригодных для восстановления самолётов.
К этому времени многотысячная армада боевых судов красного воздушного флота испарилась, словно дождевая лужа на жарком полуденном солнце. В первые часы войны дивизия, которой командовал Кузаков, лишилась почти 80 % своих самолётов. Причём большинство из них были уничтожены на земле, не успев совершить ни одного боевого вылета. В условиях полного господства в воздухе гитлеровских Люфтваффе каждый уцелевший краснозвёздный самолёт сразу стал дороже золота.
– Честно скажу, Боря, я был готов себе пулю в лоб пустить, – признался Кузаков. На его скулах заходили желваки, а кулаки сжались от заново переживаемой бессильной злости. – Командир дивизии и почти без самолётов! По хорошему мне тогда бы действительно следовало застрелиться. Только из-за начавшейся страшной неразберихи с меня сразу не успели спросить за потерянные самолёты, за оставшиеся без воздушного прикрытия наши бомбардировщики и наземные части, которые немцы безнаказанно расстреливали… Так что продолжать жить дальше вроде было и необязательно. Всё равно, как не крути один исход – дырка в черепе. Впрочем, сам видишь: судьба распорядилась по-своему…
Борис пригласил встреченного друга посидеть в ресторане «Узбекистан» – бывшей унылой офицерской столовой. Теперь это было довольно приличное заведение с отличной восточной кухней. О недавнем прошлом ресторана напоминал лишь плакат на стене «Лицам в нетрезвом виде ничего не подаётся». Похоже, до этого артефакта наглядной агитации у новой администрации руки ещё пока не дошли. А может, суровую надпись специально оставили – на память о недавней истории заведения.
Кузаков долго не соглашался идти в ресторан, предлагая поговорить возле известной ему пивной бочки на набережной Москвы-реки. У него просто не было приличного костюма, чтобы вновь оказаться в обществе приличных людей. Но Борис настоял. Ему хотелось, чтобы обстановка заведения хотя бы отчасти напомнила атмосферу их юности – Испанию, где те из них, кому везло дожить до заката, часто проводили вечера в хороших кафе или ресторанах, слушая джаз и любуясь на красивых ухоженных женщин. Встретившись после стольких лет, старые боевые товарищи заслуживали гораздо большего, чтобы пить прогорклое пиво, закусывая бутербродами с колбасой а, ля «собачья радость».