Штрафной батальон
Шрифт:
В маленьких глазках Клопа метнулась звериная злоба.
— Замолчи, щенок! Паскуда! Недоносок! — Задохнувшись от бешенства, он буравил Тихаря помутившимся взглядом. Рука инстинктивно потянулась к ножу, потом в последний момент ухватила горло бутыли. Но Клоп взял себя в руки, смирив ради дела гордыню и решив отомстить Тихарю по-иному, подставив его при случае под удар. Нервно плеснул по кружкам самогон.
— Счеты с этим фреем мы сведем обязательно, — успокаиваясь, заговорил он, — не о том толк. Потом решим, кто с него расчет получит… — Пожевав сухими бескровными губами, Клоп с минуту размышлял, прикидывал, кого послать на это дело, но потом, решив, что заставит,
Слушая Клопа, сидевшие рядом уголовники тоскливо притихли. Хмурясь, молча обсасывали закрутки, прятали глаза. Куда-то еще ветер повернет? Первым не выдержал Яффа. Выпитый самогон в голову ударил, смелости прибавил. Да и обида на вожака за отнятые деньги нутро разжигала. Деньги он из самой тюрьмы ухитрился пронести и делиться ими с «корешами», даже с Клопом, не собирался. К тому же и Тихарь непочтение авторитету выказал. Яффа тоже решил свою независимость проявить.
— Ты, Клоп, хочешь когти рвать? Ну и рви на здоровье. Я видеть не видел, знать не знаю и слышать не слышал. А жить мне не надоело. Я за себя так скажу: я — вор-домашняк. Ты мне наколку дай — я любую хату уработаю, в любой шнифт баднусь. А запопал, схватил несчастье — так по 162-й статье. И срок известен, не один уж оттянул. А под вышку ты меня не подводи. Она мне как нищему кадило. Так? — Он почему-то вопросительно посмотрел на Карзубого. Очевидно, полагал, что сочувствие и поддержка того наиболее весомы, убедительны. Но Карзубый упорно отмалчивался, ничем не выдав своего отношения ни к предложению Клопа, ни к возражению Яффы. Помощь пришла с другой стороны.
— Вот Башкан не даст соврать… — неожиданно поддержал Яффу Гайер, не поднимая головы и что-то чересчур сосредоточенно разглядывая перед собой. — Скажет обо мне точно. Если, к примеру, где гроши помыть или на кухне что… Хоть днем, хоть по соннику уведу. И нож кому хошь под ребра суну — не задержится. Но против советской власти по такому делу на рога не полезу. И Карзубый не полезет… Ты, Клоп, как хошь, а нас в контру не тащи…
Карзубый слегка пошевелился, как бы одобряя. Смелея, опять ехидно и открыто осклабился пятнистый Тихарь.
— Собаки! — багровея с натуги, взорвался Маня Клоп, понимая, что почва уходит из-под ног и он остается в одиночестве. — Мало вам, видать, сроков на рога навешали, мало в изоляторах держали, что вы, падлы, лагеря защищать собрались? Контра?! Перещелкают вас, идиотов, на фронте — вот тогда будет вам контра! Мы — воры! И наплевать на то, кто лагеря охранять будет — синие фуражки или немецкие каски!..
Переполнившись ненавистью и презрением, Клоп уставился на Карзубого, требуя взглядом, чтобы тот высказался и заткнул глотки всем остальным.
— Ты, Маня, меня на восемь-восемь не бери. Битый я, и пробы на мне негде ставить, — глядя прямо в глаза Клопу, твердо проговорил Карзубый. — Вор я, как и ты, в законе, и воровской закон покуда не посучил. Меня, как девку, уговаривать не надо. Сам любого уговорю. Ты как хочешь,
Клоп понял, что игра проиграна. Ошеломленный своим просчетом с Карзубым, которому верил больше других и на которого делал ставку, он переменился в лице, намереваясь было обрушиться на него со всей яростью, но сдержался, почуяв, что тем самым вызовет еще большее озлобление остальных. Верно оценив обстановку, взял себя в руки, решив дать «толковищу» мирный исход.
— Светит, говоришь? — презрительно скосился он на бывшего верного «керю». — Ну-ну! Посмотрим, до чего досветит…
Клопу ясно, что говорить больше не о чем. Смачно сплюнув в сторону Карзубого, он хватает бутыль, одним духом допивает остатки самогона прямо из горлышка и, не произнеся ни слова, демонстративно ложится на свое место, лицом к стене, натягивает шинель на голову.
Опасаясь новой вспышки его необузданной ярости, уголовники некоторое время сидят в растерянности, удрученные и настороженные. Затем, стряхнув в проход объедки, понуро расползаются по лежанкам. К разговору больше не возвращаются.
Единственным среди всех, кого удовлетворил такой исход «толковища», был Башкан. Засыпая, он радовался про себя, что удачно выкарабкался из щекотливого положения: не высказал своего прямого отношения ни к той, ни к другой стороне. Вроде бы и другом Мани Клопа по-прежнему остался, и в то же время от остальных не откололся. Ведь в душе он с Яффой и Карзубым заодно был. Но Клопа Башкан боялся животным страхом. Изучил его повадки, пока в тюрьме сидели вместе. Знал, что тот ночью руками задавить может и сбежать. Не посмотрит, что другом был и из одного котелка хлебали.
Фронта Башкан страшился не меньше. Но фронт пока что был еще вдалеке, а трибунал, которым грозил комбат, вот он, под боком. Попробуй рыпнись! Мысль о трибунале вынуждала его покорно ожидать свою участь.
Глава третья
Подъем не объявляли.
Просыпаясь в мглистых, проясняющихся сумерках, прибивались к составляющимся партиям группами, раскуривая пущенную по кругу, сообща налаженную «семейную» закрутку, травили утренние негромкие байки. Дожидались раскатистого гласа дневального:
— Получай завтрак и хлеб!
Пополоскав желудки жидкой перловой похлебкой, вышли на построение. Скользнул слушок, что поведут на работы.
Построением командовал незнакомый младший лейтенант, низкорослый, плотный и черный, как грач. Лейтенант этот немало подивил штрафников своим поразительно могучим голосом. У него оказался на редкость низкий, трубный бас.
— Дьякон! — восхищенно выдохнула шеренга, услышав его «Равняйсь!».
Младший лейтенант нервничал и, поторапливая штрафников, не стеснял себя в выражениях, таких крепких и замысловатых, что даже завзятый матерщинник и горлохват Салов пришел в благоговейное умиление:
— А и душа человек! По-нашенски, горлодер, молитвы чешет. После войны прямая дорога на завод, заместо гудка работать. Гуднет так гуднет…
Когда колонна проходила мимо штабного барака, младшего лейтенанта, споро шагавшего в голове, догнал сержант-посыльный, передавший ему какое-то распоряжение. Младший лейтенант напряг голосовые связки:
— Приставить ногу! Направо-о! Равняйсь!
Равнения не получилось: часть штрафников отвыкла или вообще не знала строя. Метнувшись вдоль шеренги, младший лейтенант тычками подровнял людей.