Штрихи к портрету бытия
Шрифт:
I
В круге ада кипели, дымясь, три котла.
Первый чёрный котёл стража вдруг стерегла,
У второго стояло два беса, томясь,
Ну, а третий никто не стерёг отродясь.
Не сдержав любопытства, один новичок
Двум томящимся бесам вопрос задаёт:
– Вашим братьям, я вижу, не время скучать,
Почему всем им нужно котёл охранять?
– Там евреи кипят, нужен глаз здесь да глаз,
Чтобы всяк из евреев еврея не спас.
Нам полегче: здесь
Здесь друг другу помогут, ну, двое на сто.
А вон третий котёл, там, где нет ни души,
Там по самую крышку кипят ингуши,
Даже если случайно кому повезёт,
Вмиг на днище утянет его же народ.
II
Крайне был удивлён рядовой ДПС,
Когда пятой петлёй "Брабус" в гору полез.
Свистнул, жезлом махнул и представился он.
В стельку пьяный ингуш вёз с собой самогон.
– Как не стыдно тебе, пьёшь в святой Рамадан?!
– Не греши, ДСП, я не так уж и пьян,
День-деньской как положено я голодал,
Вечерком прихлебнул, ты своё, что я пьян!
– Ящик водки зачем, разреши мне спросить?
– Чтоб с утра голодать-надо горло смочить.
III
Закатом окрасило стены Шатоя,
Ингуш развалился и в пьяном запое
Тихонечко спал под забором базара.
Сельчане его земляком не признали.
– Скажи, ты чеченец, откуда ты, кто?
–
мужчина седой теребил за плечо.
Воздев очи горя свои к небесам,
Ингуш отвечал: "Я не помню и сам.
Мне выпало бедствий на долю немало,
И только чеченцем мне быть не хватало."
IV
Плетутся два друга-чеченец, ингуш,
А после дождя на земле много луж.
Огромная жаба навстречу прыг-скок,
Из ножен кинжал свой ингуш достаёт,
Чеченец расширил большие глаза:
– Оставь, Абдулла, ведь лягушка она!
Ингуш посмотрел на лягушку, грозя,
– Тогда пусть не скачет она на меня.
V
Сидели ингуш и чеченец в харчевне;
Лепёшки, шашлык, чай стоял и варенье.
О жизни вели разговоры они:
– Уж слишком простые в общении вы. –
Заметил ингуш,-Тебе больше скажу,
С душком панибратства я вас нахожу.
– Наверно ты прав, очень прост мой народ,
Он гонор ингушский никак не поймёт,
И, если ваш гонор сиять только мог,
Затмил бы свеченьем он даже восход.
VI
В больнице был переполох,
Кричали все и "Ах!" и "Ох!".
У перепуганных рожениц
На выдохе случился вдох.
– Как перепутали детей?!!
Кто бирки с ночи растерял?!!
Случился нальчинской больнице
Сей грандиознейший скандал.
Стоял по всей больнице плач,
Когда по вызову явился разбуженный дежурный врач.
– Мамаши, страшного ничуть,
Мы постараемся вернуть
Вам сладких ваших малышей.
Зовите через час мужей
И вместе с ними в детском боксе
Вы распознаете детей.
Лежат, как куклы, малыши,
И все, как братья, хороши,
У всех курносики и щёчки –
Поди кровинку отыщи!…
– Есть у меня секрет один, –
К врачу подходит армянин,
– Я точно знаю, что я сына
С пятном на локотке родил.
– Ну, вот и славно, господа,
На лад пошли у нас дела, –
От счастья рот не закрывая,
Залепетала медсестра.
Кто дочь нашёл по завиткам,
Кто по наитию признал,
А кто никак определиться
Ни с помощью не мог, ни сам.
Стоит балкарец, хмуря лоб,
Ни этот не его, ни тот.
Вдруг, ко всеобщему веселью,
Он негретёночка берёт.
– Касым, опомнись… Ну, дела! –
Запричитала тут жена,
– Быть матерью такого сына,
Поверь, никак я не могла!!!
– Что ж, если ты такая мать,
Не можешь своего узнать?!
Я в этом случае уверен,
Теперь я буду точно знать,
Что не случилося по жизни
Мне кабардинца воспитать!
Мадлен
Мадлен, как называла Мадину старшая сестра, осторожно срезала стебли уже начавших распускаться первых роз. Она улыбалась самой романтичной улыбкой, которую можно себе только представить, и в её больших карих глазах отражалось то умиротворение, которое рождает созерцание совершенной красоты.
В позолоченной дымке летнего утра, рассеянной в маленьком ухоженном садике, молодая женщина напоминала воздушное создание с полотен Ренуара. Солнце высвечивало пряди её каштановых волос, играя мазками на нежной коже лица, подчёркивая правильность черт и отражаясь в ослепительно–белой улыбке.
Впрочем, сама Мадлен до конца никогда не понимала своей красоты и не придавала ей большого значения, что только добавляло ей какой–то французский шарм и естественную изысканность, тонко подмеченную сестрой.
Букет, между тем, получился пышным и ослепительно красивым.
– Девочкам на кафедре понравится, – еле слышно произнесла молодая женщина, ещё и ещё раз осматривая цветы восхищённым взглядом. Прозрачный целлофан гибко охватил букет со всех сторон, и нарядный бант привычно завершил начатое дело.