Штрихи к портрету кудесника
Шрифт:
— А что тогда «внутренняя блядь»? — неожиданно спросил кудесник.
Залуженцев опешил, заморгал.
— Простите… — пробормотал он. — Вот в таком разрезе… мне как-то… ни разу в голову… А вы сами как считаете?
— А ты мозгами-то пошевели, пошевели, — подначил старый чародей. — Если «внешняя блядь» — это звёзды небесные, то внутренняя — это что? А? Вот то-то и оно, Аркашенька! Это нравственный закон внутри нас. Дальше давай…
Но кандидат филологических наук уже раскрыл блокнот — и строчил, строчил во все лопатки. Записывал услышанное. Меленько и разборчиво. Покуда не забыл. Хоть молотом по нему бей — не почувствует.
— Спасибо… — выдохнул он наконец, пряча стило и вскидывая безумные глаза.
— Ну так… — вернул его на землю Ефрем.
— Возьмём общеизвестное трёхбуквенное или, как его ещё называют, восьмиугольное слово, обозначающее мужской орган, — захлопывая блокнот, отважно предложил Аркадий.
— Давай, — с ухмылкой согласился чародей.
— Когда-то наши предки, стараясь смягчить грубое речение, заменили его славянской буквой «хер». В итоге название буквы стало непристойным. Попытались привлечь по созвучию огородное растение «хрен». И невиннейший овощ тоже стал ругательством. Но мало кто способен осознать, — всё более воодушевляясь, продолжал кандидат филологических наук, — что само исходное наименование также когда-то было эвфемизмом… — Спохватился, закашлялся. — Простите, Ефрем Поликарпович… Не хотел… Нечаянно вырвалось…
— Ничего, — успокоил колдун. — Разок можно… А свари-ка нам, Глеб, кофейку… Ты, Аркаша, говори, говори…
— Разумеется, я не могу рассматривать всерьёз шарлатанское, простите меня, утверждение, — с горячностью объявил Аркадий, — будто слово это имеет латинские корни и возникло чуть ли не в восемнадцатом веке! А объяснение Карамзина, при всём моём к нему почтении, сильно отдаёт народной этимологией…
— Что за объяснение? — заинтересовался Ефрем, пропустив и на сей раз словесную немчуру мимо ушей.
— Наш выдающийся историк, — несколько ядовито сообщил клиент, — считал, что данное существительное возникло от глагола «ховать» в повелительном наклонении. «Совать» — «суй», «ковать» — «куй»… Ну и… сами понимаете…
— А что ж! — заметил кудесник. — Убедительно.
— Внешне — да! — запальчиво возразил Аркадий. — Но я уж скорее приму весьма сомнительное, на мой взгляд, предположение, будто словцо занесли к нам из Китая татаро-монголы. Однако суть-то, Ефрем Поликарпович, не в этом!
— Так…
— Суть, Ефрем Поликарпович, в том, что в своей работе я хотел бы найти слово-предшественник! То самое слово, которым пращуры именовали мужскую принадлежность изначально. Ну не могли же они, согласитесь, замалчивать эту сторону жизни! В «Судебнике» прямо указано: если мужчина оскорбит женщину (имел я, дескать, с тобой интимную связь), отвечать ему приходилось, как за изнасилование. Но раз оскорблял — значит называл! Всё-таки главное орудие преступления… Между прочим, статья — двенадцатый век… Татарами ещё и не пахло…
— Мудрая статья, — одобрил колдун.
— Собственно… с этим я к вам и пришёл… Помогите, Ефрем Поликарпович! Хотя бы направление укажите… где искать…
Глеб Портнягин вернулся из кухни с дымящейся джезвой, разлил кофе по трём разнокалиберным чашкам. Подсел к столу и с любопытством стал ждать, что скажет Ефрем. А тот, вздёрнув кудлатые брови, медлил, задумчиво разглядывал белую дымку, витающую над чёрным варевом.
— Древние надписи смотрел? — изронил он как бы невзначай. — На стенах, на обломках…
— Конечно! — истово отвечал Залуженцев. — Скажем, надпись на Тьмутараканском камне: «Князь Глеб мерил море по леду». Берестяные грамоты… Нигде ни намёка!
— А самая древняя надпись — какая?
— Самая древняя — первая четверть десятого века. На глиняном сосуде из Гнездовских курганов. Но там всего одно слово…
— Что за слово?
— «Горухща». Некоторые, впрочем, читают: «горушна». Две буквы слились, поэтому, кто прав, судить сложно…
— А перевод?
— «Горчица». Или «горчичные»…
Старый колдун Ефрем Нехорошев тихонько засмеялся, покручивая всклокоченной головой.
— Это чтобы горчицу с пшеном не перепутать? — не без ехидства осведомился он. — Не смыслили, видать, предки-то в сельском хозяйстве, раз горшки подписывать приходилось…
— Да, — сказал Аркадий. — Мне тоже это кажется натяжкой. Но, знаете, есть ещё одно прочтение: «Горух пса».
— Это как?
— «Писал Горух».
— Кто такой?
— Неизвестно. Некто по имени Горух. Научился грамоте, обрадовался, а тут как раз горшок… Ну и оставил автограф.
— М-да… — мрачно подвёл итог старый колдун. Затем загадочная улыбка изогнула сухие старческие губы. — Давай-ка, Аркаш, кофейку попьём…
В молчании они выпили кофе. Клиент просто отставил пустую чашку, учитель же с учеником опрокинули гущу на блюдца — и, всмотревшись, неопределённо хмыкнули.
— Короче, так, — решительно молвил Ефрем. — Никакая это не горчица и никакой это не Горух. Это, Аркаша, как раз то, что ты ищешь…
— Почему? — потрясённо вырвалось у того.
— Ну ты же сам сказал! Первая русская надпись. Сделана просто так и на чём попало. Одно-единственное слово. Перевести толком не могут. Ну какое ещё слово можно написать просто так и на чём попало?
— Да, но… Как доказать?
— Ну-у, мил человек… — укоризненно протянул колдун. — Это уж не моя печаль… Тебе что нужно было? Направление поиска? Ну, вот оно тебе, направление поиска… Ищи.
Аркадий Залуженцев поднялся из кресла — и пошатнулся.