Шум бури
Шрифт:
– Вот я, - сказал один из них, - ещё помню, как однажды отсюда сбежали трое мужчин. Тогда была отвратительная ночь, и снег лепил глаза. Никуда нельзя было выглянуть, стонала буря. Весть разнеслась мгновенно, как выстрел пушки. Мы зажгли старые пучки трав и целой сотней пошли искать их вон по тем оврагам. Искали беглецов до самой полуночи, но безрезультатно. Сердце мне подсказывало, что нам их не найти, но возле одного сугроба я увидел большое дерево. Посмотрев на снег, заметил свежие следы. Пустились мы по этим следам и догнали беглецов. Хорошенько отходили их плетьми и доставили обратно на место.
В
– Ну, теперь наше мужество, и мы сами.
– Разговоры ни к чему, нужно бежать сколько есть мочи, - ответил второй, и оба ускорили шаг. Бежали, оглядываясь назад. Им были знакомы дороги, и они бежали по безопасным местам. Беглецы направились к ближайшему русскому селу, время от времени оглядываясь назад. Солнце стало заходить. Они вдвоём добрались до этого села, но бежать уже сил не было.
На окраине беглецы присели отдохнуть возле копны сена. Они дышали учащённо, как охотничьи собаки, и дыхание их было слышно далеко. Через какое-то время из крайней избы к ним вышел один мужчина и принёс воды. Когда те выпили, то он присел возле них, и завёл разговор.
– Значит, вырвались, да?
– спросил он, доброжелательно глядя на них.
– Пока не знаем, - ответили беглецы, с недоверием поглядывая на него из-под шапок и бровей.
– Ладно, хорошо, я доставлю вас до места, но...
– Да будет на нас твоя милость, если ты нам сумеешь помочь, - сказали ему оба в один голос. Тот ничего не ответил, но по лицу его было заметно, что он впал в раздумье.
Беглецам сомненья грызли их сердца: "Он что-то вынюхивает. Может убить нас хочет? Что делать?"
Эти думы у них не выходили из головы.
После долгих размышлений, мужчина спросил:
– Как ваши фамилии?
Этот вопрос вновь впустил холод в души беглецов.
– Зачем тебе наши фамилии?
– спросили те в ответ.
– А как иначе? Без бумаг вам идти нельзя. Назовите себя, и я подготовлю бумаги. Мне нужны не ваши настоящие имена, а выдуманные. Кто из вас как себя назовёт?
Беглецы успокоились. Они назвали вымышленные фамилии, и мужчина отправился в село.
Глава пятнадцатая
Ветер несёт снег. Дорога не видна от метели, но олени знают куда им надо идти. Хозяин оленей размахивает хворостиной, и олени бегут весело. Олени мчатся вперёд, как буря. Снег укрывает тех, кто сидит в санях. Из саней виднеются только оленьи шкуры. Сибирская одежда не боится холода, и те двое, что находятся в санях, даже не шевелятся. Иногда полозья саней попадают в ухабы, и сидящие в санях тогда расшевеливаются. Сани легко скользят по гладкому снегу, как будто летят по воздуху. Свищет сибирская буря, без устали метёт сугробы, но это не волнует путников. Они хотят лишь быстрее... быстро, быстро, быстрее. Других мыслей у них в голове нет. Они начали забывать тяготы тюремной жизни.
Открытая, бесконечная равнина добавляет в сердце человека какую-то неведомую уверенность, и он забывает о тяготах жизни и жгучих обидах. Что такое жизненные заботы по сравнению с этой бесконечной равниной? Особенно житейские хлопоты одного человека?
Природа поглощает жизненные невзгоды, временные трудности, собственные печали и множество разных дум.
Так и эти путники. Закрыв глаза, они мечтают, стремятся к чему-то; видят перед собой, как морозная зима играет с природой: забыты печали. Думы рождаются снова и снова из разных дивных надежд. Не тревожатся сейчас их сердца. Не напряжены тела. Нет здесь у них царя, алдара и притеснителя. Подобно свободным птицам, летят по белой ситцевой дороге, по бескрайним степям.
Интересно, когда человек мчится по такой дороге, то что есть лучше этого?.. Мечтай о чём хочешь, - всё в твоей власти...
Понемногу стало темнеть. Конца дороги пока не видно. Буря не воет, как прежде. Вечер тихий... Белый снег... Дальние степи...
Изредка по краям дороги показываются низенькие кустики. Путники понемногу начинают дремать. Иногда до их ушей долетает звон кандалов, и тогда они вздрагивают, но стоит им выглянуть наружу, то сердца их снова наполняются радостью...
Нет больше тюрьмы, не слышно шума кандалов, но всё равно спросонья сердце тревожится. Путникам не верится, что они свободны. Дни уже не так медленно тянутся, но всё равно они пока не нашли свою меру. Со спин оленей, как дым, идёт пар, дыхание животных учащённое. Погонщик остановил сани, и обошёл их со всех сторон. Проверив как запряжены олени, он сказал:
– Уже недалеко, через двадцать вёрст будет станция. Когда доберёмся до неё, тогда - прощайте!
Путники зашевелились, выбрались из саней и посмотрели на себя. Вздохнули и один из них произнёс:
– Если так, то хорошо, очень хорошо!
Пониже ростом путник стал петь про себя, затем, когда сел в сани, тогда закричал во весь голос:
– Жандарм! Диржидт мне жа хвост. Мая поехал, поехал, поехал, хажйаин!
Он уселся на своё место. Погонщик тоже сел и тронул оленей своей длинной хворостиной.
Низкорослый путник пел вполголоса грустные песни своих родных мест, и песни таяли в белой, огромной степи. Эти песни и грусть степи гармонировали друг с другом.
Родился и вырос невысокий путник среди Кавказских гор в маленькой Осетии. С детских лет до сей поры остались в его сердце тяжёлая жизнь в Осетии и грустные песни. Теперь он пел эти безрадостные песни в сибирской степи, и они удивительно соответствовали друг другу.
Степь проглатывает грустные слова и безмолвно слушает Касбола. Касбол вспоминает песни, сказания, свою скрипку, но что поделать - она осталась в Нальчике. Он успокаивает себя, говоря тихо: "Ничего, найду её".
Касбол снова продолжает петь:
"Плачьте навзрыд, снеговые вершины,
Черной золой лучше видеть мне вас.
Судьи, чтоб стали вы жертвой лавины, -
Доблестный нрав проявите хоть раз".
Поёт Касбол про себя, но его песню уносят к себе длинные равнины, и в сердце отдаются жгучей досадой.
Много видели эти степи беглых арестантов, слышали удары плетей, звон кандалов, скрип цепей. Ничему не удивляются люди, но всё-таки песню Касбола слушают с особым усердием. Очень им нравится песня. Наверно, песня уносит из сердца старые печали и будущие упования.