Шуркина родня
Шрифт:
Когда же грешник умирает легкой смертью, это значит, что ему не посылается возможность искупить предсмертными мучениями часть его грехов, и что за все он будет отвечать за гробом.
Но не следует при виде трудной смерти думать, что она дается умирающему в наказание за грех.
Так помышляя, мы бы согрешили сами, ибо осудили бы его. Нам надлежит предполагать, что это Бог его испытывает.
Часто при заболеваниях употребляются лекарства. Но без воли Божьей ни одно лекарство не подает болящему какого-либо облегчения, и если иногда лекарство помогает,
Однако из сего не следует, что должно отказаться от употребления лекарств, ибо может быть, что Бог как раз желает исцелить болящего через сие лекарство.
Посему нам должно:
а) молиться, чтобы Бог снабдил лекарство исцеляющею силой;
б) вкушать лекарство.
– Эта книга, – сказал дед вознице, – очень умная. Заметил, как в ней все показывается и так и этак, и еще no-третьему? И это очень правильно. О всяком деле можно рассуждать и так и этак.
Стало припекать. Полынью стало пахнуть. Философствующих начало морить.
Они покрепче сели, заклевали носом и, дремля, доехали до мельницы Земляного.
Тут извозчик вскрикнул, лихо покатились и через минуту, очутясь у церкви, соскочили на землю.
Простясь с ним, дед посовещался с Шуркой, и они решили, что нет смысла им идти на постоялый, и остановились на ночь у Мусульманкула Исламкулова, который торговал вразнос иголками и пуговицами.
Он очень мило принял их, любезно улыбался, говорил им: – Ай! – и брал их за руку и тряс ее обеими руками.
Он был в синей куртке, толстый, и на пальце у него было серебряное обручальное кольцо.
Он усадил их во дворе у грядки с ноготками, и они весь вечер пили втроем чай.
Слетелись из потемок на огонь их лампы бабочки и бились об нее.
Таинственные, наклоняя на бок голову по временам, чтобы послушать лай собак вдали, поговорили о делах, и дед сказал: – Мусульманкулушка, – и выразил готовность сколько-нибудь времени не спрашивать должок.
Расчувствовавшись, он проникновенно начал говорить об умном – как мы обо всяком деле можем рассуждать двояко.
Переночевали, и Мусульманкул сказал им: «С добрым утром, батюшка!», – и стал прислуживать им. Он принес воды и лил ее им на руки из медного кувшина.
Не засиживаясь, они выпили по нескольку стаканов чаю и поели воблы.
– Кто это тут едет? – постучал в окно извозчик, и они отправились.
Хозяин, стоя на крылечке, что-то крикнул им. Они оборотились. Он расставил руки и прижал их к сердцу, важный и умильный.
Снова была степь. Смотреть надоедало. Солнце начинало жарить. Путешественники, спрятав языки, покачивались, сидя, и дремали.
Уже зной спадал, и между облачками, белая, уже стояла косо, словно наклоняясь над водой, луна. Вдруг дроги подскочили так, что зубы у всех лязгнули, и побежали по уклону к мостику. Прогрохотали, въехали и очутились в деревушке с глиняными избами и глиняными невысокими заборчиками.
Избы эти были выбелены, и по белому на них наведены
Здесь дед и Шурка слезли и пошли к избе с подсолнухами и с картинами «две девки» и «цветы в горшке».
– Дворы у нас, – сказал дед Шурке, открывая перед ним калитку, – крытые, а то бы их из степи заносило снегом.
Выбежала бабка в темном сарафане, синем фартуке с карманами и сереньком платочке и засуетилась.
– Ах ты, котик мой, – сказала она Шурке и, присев возле него на корточки, пустилась тормошить его.
Он высвободился и, ухватясь одной рукой за деда, а другой отряхиваясь, зашагал с ним в дом.
Как там, откуда он приехал, в доме была кухня и еще другая комната.
Она здесь называлась «чистая», и в ней висели между окнами два зеркальца, украшенные бантами, и две картинки в рамках: «Радко Дмитриев» и «Фиорая».
Пока грелся самовар, гудя, и дед расспрашивал старуху о хозяйстве, отворилась дверь, и в дом вошли солдаты.
– Здравия желаем, – крикнули они и стали у порога.
Тут все посмеялись, глядя на них. Оба они были одинаковые и похожие на деда, узкие и жилистые. Петр был контужен, а Иван уволен в отпуск на покос. Приехали они недавно и еще не выветрились, и от них несло казармой.
– Нате пять, – приветствовал их Шурка, не вставая с места и протягивая руку.
– Ладно, – сказал дед. – Садитесь и докладывайте, – и они уселись и, куря махорку, доложили ему, что начнут завтра косить на арендованных участках, послезавтра – на своих, что обошли всех должников и всем им сделали распоряжения.
8
Должники косили, а Иван и Петр наблюдали и командовали. Дед пришел позднее.
Ведя Шурку за руку, он обошел участки, говорил «Бог помощь», надевал пенсне и слушал, что ему докладывали.
Бабушка с харчами и питьем приковыляла в полдень. Дед, поев, ушел с ней, а солдаты смастерили тень, и Шурка похвалил их и улегся с ними. Тут он подружился с ними и с тех пор всюду стал ходить за ними.
Скоро пришло время Ваньке уезжать, и Петр впряг в телегу лошадь, чтобы отвезти его.
Соседки собрались перед избой взглянуть. Солдатки, оказавшиеся среди них, заголосили.
– Вам-то что? – тихонько говорил им грязный старикашка Тишка и подталкивал их.
Деду тут же донесли об этом, и, приблизясь к Тишке, строгий, он надел пенсне.
Недолго уже оставалось и ему быть дома. В понедельник утром, выпустив скотину, бабка запрягла. Дед с Шуркой кончили свой чай и оба покрестились. Дед набросил на одно плечо пыльник и взял корзиночку с харчами – без углов, овальную, с какою ездил «главный», – и брезентовый портфель.
Дом заперли. Ворота за собой закрыли. Шурка крикнул «но», и бабка тронула вожжами лошадь.
До конторы, куда деда надо было отвезти на службу, было десять верст. С дороги разглядели вдали Петьку, с должниковым малым Ленькой подымавшего пары. Махнули ему шапками, но, занятый работой, он не смотрел по сторонам.