Шут и Иов
Шрифт:
Поехал Сильвио мстить в Москву. Известно, что косточки вишни выплевывал на одной из дуэлей сам Пушкин. И не было бы в повести этой ничего нас интересующего, если бы она не открывала особый шифрованный творческий цикл болдинской прозы.
«Выстрел» — творческая фантазия, но элементы ее мозаики — реальная, но лишь символически указываемая Пушкиным жизнь. То, что «ссора с Толстым» была не просто бытовым событием, а касалась эзотерической стороны бытия поэта, — на это указывает многое — и число 11 (количество лет, прошедших со времени «пощечины графа», которая составляется из 6 и 5 — 65), и число 25, упоминаемое в повести (а это — номер ложи Пушкина в «Астрее»), Но уже совсем почти открыто Пушкин указывает на это в VI главе «Евгения Онегина», описывая Зарецкого-Толстого: «Как я сказал, Зарецкий мой, под сень черемух и акаций от бурь укрывшись, наконец, живет, как истинный мудрец…». Акация — один из основных символов розенкрейцерства, четкий и недвусмысленный обозначитель. Теперь все переносится уже в эзотерическое пространство жизни Пушкина — пространства, символически маскируемое.
Случайно или неслучайно Пушкин мог встать под выстрел Толстого, но император этого не хотел. Пушкин должен был быть сохранен.
«Повести Белкина», как и многое другое в творчестве Пушкина, невозможно понять без недостающего звена, скрепляющего всю цепь. Без знаменитой «утаенной любви» Пушкина.
Еще в 1862 г. на присутствие таинственной любви, проходящей через всю жизнь Пушкина, указывал П. Бартенев. Ею занимались многие. Кого только не называли — сестры Раевские, С. Киселева, Голицына, минимум восемь претенденток. Любовь — эта «северная», петербургская.
В «Бахчисарайском фонтане» есть интересные строки: «Я помню столь же милый взгляд и красоту еще земную…». Тынянов делает точный вывод — это может относиться лишь к уже стареющей женщине (правда, сам он относит «северную любовь» к жене историка Карамзина). Важно для нашего рассмотрения и то, что приведенные пушкинские строки в чистовике, в первом издании поэмы в 1824 г. отсутствуют.
Тот же Тынянов поставил вопрос: почему и зачем понадобилось Пушкину так мучительно и таинственно утаивать свою любовь. К тому же сам Пушкин давал понять, что она безнадежна и не взаимна. Первый отзыв в стихах этого чувства приходится на 1816 г. У Пушкина появляются следующие слова, много объясняющие: «Счастлив, кто в страсти сам себе без ужаса признаться смеет». То есть Пушкин поддается своему порыву с «ужасом»!
Гершензон, исследую «северную любовь» Пушкина, отмечал, что с 1817 г. у Пушкина усиливается внутреннее волнение, достигая апогея в год перед ссылкой, когда А. С. сознательно уже стремится «убежать» из Петербурга (в марте 1819 г. он даже собирался вступить в военную службу и уехать на Кавказ). Он увозил на юг не страсть, а глубокое томление, сладкое очарование недостижимого.
Она — «элегическая» (печальная) красавица, уже стареющая, в любви к которой Пушкин сам себе признается с ужасом. После 1823 г. — страсть к Амалии Ризнич — Пушкин как будто преодолевает свою таинственную любовь, и, как считают пушкинисты, с 1825—26 гг. Пушкиным она уже вспоминается, как умершая, умершая буквально.
Но вдруг она опять появляется в загадочном посвящении «Полтавы». Пушкин хранил такое глубокое молчание о лице, кому посвящена «Полтава», что ни в переписке, ни в воспоминаниях его друзей и близких не сохранилось даже намеков. И поэма посвящена уже не мертвой, а живой! «Тебе — но голос музы темной коснется ль уха твоего? Поймешь ли ты душою скромной стремленье сердца? Иль посвящение поэта, как некогда его любовь перед тобою без ответа пройдет, непризнанная вновь?»
Более того, указывается и местопребывание той, к кому обращены стихи — «твоя печальная пустыня».
Главное женское лицо «Полтавы» — Мария. Именно приблизительно с этого времени большинство женских имен главных героинь произведений Пушкина — или Мария, Марья (Мэри), или Луиза (Лиза, Елизавета).
Вспышка таинственной любви 1829—30 гг., по мнению Эзенштейна, только и может объяснить «совершенно алогический акт Пушкина — женитьбу на Гончаровой». В стихотворении 1830 г. «Прощание» мы читаем странные сочетания: «Уж ты для своего поэта могильным сумраком одета, и для тебя твой друг угас. Прими же, дальняя подруга, прощанье сердца моего, как овдовевшая супруга, как друг, обнявший молча друга пред заточением его». Не она угасла, если говорить об умершей, а наоборот! «Могильный сумрак» и явное обращение к еще живой женщине! Вдова или супруга?
Все эти и другие противоречия и тайны проясняются, если мы обратимся к личности Елизаветы Алексеевны, жены императора Александра I! Ключ к пониманию и «Маленьких трагедий», и «Повестей Белкина», и «Домика в Коломне» дает Пушкин, делая обмолвку, вместо Параши, служанки графини, А. С. пишет: Наташа, а это Н. Волконская — фрейлина Елизаветы Алексеевны (до принятия православия — Марии-Луизы).
К 1815—16 гг. она уже была для Пушкина женщиной зрелых 35–36 лет. Печальная красавица была фактически оставлена мужем-императором. Скромная (из 200 000 рублей, на нее выделенных, тратила лишь 10 тыс.), всеми любимая, занималась благотворительной деятельностью. Становится понятным вообще, что связывает в единое целое «Повести Белкина» и «Домик».
Бурная фантазия Пушкина разыгрывает в своем творческом сознании подсознательную комбинацию — «Я и Елизавета».
Пушкин женился, точнее, он кидался в брак, и тема женитьбы другой, духовной, не телесной преломилась в «Метели». Он думал о Елизавете, а писал о Марье (Марии!) Гавриловне 17-ти лет (столько было Гончаровой в 1829 г. — году окончательного решения для Пушкина жениться). В «Домике» он обыгрывает ситуацию — «а вот, если бы я так виделся с ней!» [9] .
9
Формальным поводом для сюжета послужил рассказ Нащокина, который, влюбившись в актрису, облекся в женский наряд и прожил у нее в качестве горничной более месяца.
В 20-е годы нашего века известный советский психоаналитик И. Д. Ермаков писал: «Пушкин в своем „Домике“ стоял перед определенной задачей — нужно дать выход всем внутренним коллизиям и чувствам, нужно выразить и раскрыть что-то интимно-личное, и в то же время нельзя открывать до конца. Нужно, показывая, обнаруживая, скрыть». Эти слова можно отнести ко всем «Повестям покойного Белкина». Если внимательно под ракурсом «Елизаветы», всмотреться в предисловие «Повестей», то обнаруживаем, что «Белкин» как бы подсознательно впитал в себя факты их биографии Пушкина по отношению к двум лицам — Александру I и Елизавете Алексеевне.
1815 г. явно указывает на начало «великой любви» Пушкина, а 1823 г. — на ее конец (страсть к Ризнич), в ее первом юношеском облике. Для Александра I эти годы тоже значимы: — начало величия и фактически его конец (отречение, о котором Пушкин узнал, по всей видимости, в 1828 г., когда он описывает смерть «Белкина», очень похожую на официальную кончину Александра I). «Иван Петрович осенью 1828 г. занемог простудного лихорадкой, обратившеюся в горячку, и умер несмотря на неусыпное старание уездного нашего лекаря, человека весьма искусного, особенно в лечении закоренелых болезней, как-то мозолей и тому подобного».