Шут. Книга II
Шрифт:
Но корень черницы не знал жалости. Сердце Элеи замирало от боли при виде этого истощенного тела, которое – что ужасней всего – больше не было вместилищем удивительной души.
Какой-то отстраненной частью сознания, все еще позволяющей трезво мыслить и оставаться наследницей престола, она отметила, что Ваэлья тихо вышла из комнаты. Услышала, как с тихим стуком закрылась дверь. И тогда, не в силах более сдерживать себя, Элея дотронулась до руки, безжизненно лежавшей поверх лоскутного одеяла. Горячие, мокрые от слез пальцы принцессы сплелись с холодными пальцами шута. Впервые она видела их столь близко, могла рассмотреть без утайки. Такие длинные и тонкие, никогда не знавшие прикосновения к оружию… Какими сильными они были, как ловко подбрасывали
Лишенная жизни пустая плоть.
– Патрик…
Нет, он не слышал ее, хотя глаза его в этот момент были открыты. Как не слышал ни одного из тех лекарей, что пытались вернуть придворного шута к жизни.
– Вернись. Ну пожалуйста… прошу тебя, Пат…
В тот вечер она была почти уверена – все как-нибудь наладится. Ее шут непременно придет в себя, исцелится от этого пугающего недуга. Ведь теперь он здесь, и мудрая наставница наверняка отыщет способ помочь ему. Но уже на следующий день, когда окрыленная надеждой Элея вновь примчалась к ведунье, та еще у порога вручила принцессе кружку с настоем валерианы, а потом тихо и коротко объяснила, почему она не в силах сделать хоть что-нибудь для своего любимого ученика. Казалось, за минувшую ночь Ваэлья постарела на несколько лет, голос ее звучал спокойно и безжизненно.
«Он слишком далеко, – промолвила наставница, пряча скорбь за чуть прикрытыми ресницами. – Я не в силах последовать за ним. Здесь нужен маг такой же силы, как сам Патрик, только во много крат опытней. Маг, который справится с Потоком, унесшим нашего мальчика. За всю свою жизнь я не встречала таких… Впрочем, мир велик – может статься, где-то он и есть, этот маг. Где-то есть…»
Им оставалось только верить и ждать, рассылая с каждым заезжим купцом призыв помочь, откликнуться… Однако время шло – ничего не менялось, и пучина беспросветного отчаяния затягивала все глубже и глубже. Жизнь стала серой, точно дождь за окном, плоской и бессмысленной, как старый рисунок в забытой книге. Элея знала, что не имеет права на уныние, вот только ничего не могла с собой поделать. Во дворце она по-прежнему оставалась бесстрастной наследницей, но сердце ее теперь всегда было исполнено печали. И эта глухая непроходящая боль становилась особенно острой, стоило лишь приехать к наставнице и переступить порог безмолвной комнаты, где только пылинки нарушали покой, кружась в свете осенних лучей. Да еще порой вздыхала матушка Кера, приходя с миской наваристого бульона, который только-то и мог, что поддерживать жизнь в пустом сосуде…
Король сперва молча терпел эти ее визиты к ведунье. Лишь хмурил брови, видя, как Элея покидает замок в своем неприметном городском плаще. Однако вскоре он понял, что такие поездки уже вошли у дочери в привычку и отнюдь не подразумевают каких-либо полезных уроков. После этого все их с отцом беседы стали сводиться к одному – король требовал от Элеи оставить бессмысленные надежды и смириться.
Позволить прощальникам забрать шута.
Прощальники… Они добровольно принимали ношу, которая иногда казалась непосильной обычным людям.
Забирали мертвых.
Мертвых или тех, кого уже нельзя было спасти. Забирали, чтобы вернуть тела земле, даровавшей жизнь всему сущему.
Нет… Элея не могла допустить даже мысли о таком.
«Нужно просто набраться терпения и ждать, – пыталась успокоить она себя. – Однажды призыв, переданный с купцами, обязательно дойдет до настоящего мага. Вот минует сезон штормов, и этот зов о помощи приведет на Острова человека, который сумеет вернуть шута…»
Ваэлья, в отличие от отца, ни разу не попыталась упрекнуть Элею. Она понимала – слова пусты. Она понимала – другого такого Патрика больше не будет. Не будет этих ясных глаз, которые, несмотря на все невзгоды, сохраняли детскую чистоту. Не будет летающих апельсинов и восхитительно смешных выдумок. Да что там… не будет больше мага, отмеченного богами, рожденного сделать этот мир лучше.
Элея знала, всю боль того глубокого раскола, что прошел через душу ее ученицы, Ваэлья ощущала как свою собственную. Они были точно две странницы, потерявшие дорогу. И оставалось им только одно – держаться друг за друга, чтобы не свалиться в пропасть.
Хуже всего оказалось притворство.
Дядя Риварн по обыкновению не спешил возвращаться домой, предпочитая наслаждаться королевским гостеприимством, и Элее стоило больших трудов выносить его неизменное веселье. Одно дело просто не выдавать своей печали, и совсем другое – каждодневно изображать на лице радость. Она стала избегать совместных трапез и все чаще надолго уезжала к наставнице.
Впрочем, проблема заключалась не только в дяде: гораздо хуже оказался его «подарок». Граф Риварн никогда не отступал от своих привычек, и на сей раз он решил подарить принцессе… менестреля. Это был очаровательный юноша, ясноглазый, с голосом чистым, как весенний ручей. Он виртуозно играл на лютне и знал бессчетное количество романтических баллад и сказаний. Дядин Тьеро приводил в восторг всех дам – от фрейлин до служанок. Всех, кроме Элеи, которая ни на миг не усомнилась, что за этим «подарком» стоит Совет во главе с ее отцом. Ах, наследнице нравятся артисты? Что ж, давайте доставим ей такое удовольствие!
Глупцы… они всерьез полагали, будто эта грубая подмена способна восполнить утрату.
Элея распорядилась, чтобы менестреля устроили со всеми удобствами. Дали ему слугу, место за столом и хорошую теплую комнату. Как можно дальше от ее собственных покоев. Парень, конечно, искренне старался угодить наследнице трона, но откуда ему было знать, что для принцессы существует только один голос… самый ласковый и добрый.
Миновали уже две недели со дня появления шута в Тауре, дядя наконец покинул Брингалин. И сразу же в королевском доме стало тихо, словно жизни убавилось вполовину. Трапезы больше не напоминали состязание на лучшую шутку, а бедняга Тьеро, лишившись покровителя, совсем перестал понимать, кому он нужен в этом большом замке. Прежде менестрель привык быть любимчиком и баловнем у своих хозяев, теперь же оказался настолько предоставлен самому себе, что даже внимание фрейлин не радовало его. Фрейлины – это ведь не госпожа… которая оставалась ледяной и неприступной, словно ни одна песня в мире не могла тронуть ее сердце. Да и то сказать… разве это придворная жизнь? Ни вам пышных приемов, ни турниров. Что поделать, Брингалин никогда не был средоточием праздного веселья: Давиан уже много лет как охладел к этим расточительным светским забавам, а Элея после возвращения из Золотой и вовсе не имела к ним склонности.
Пожалуй, именно удрученный вид менестреля стал последней каплей в тот день, когда терпению Давиана все-таки настал конец. Тьеро как раз сидел под дверью личной королевской столовой и настраивал свою лютню. Наверное, он надеялся скрасить господскую трапезу. Но Элея лишь церемонно кивнула в ответ на его «Доброе утро!», и менестрель сразу же потух взором. Что не укрылось от короля. Во время тягостно-молчаливого завтрака с дочерью он некоторое время хмуро глядел, как вяло она взбалтывает ложкой свою кашу, а потом со всей силы шарахнул кулаком по столу, даже стоявший у него за спиной Тарил невольно вздрогнул:
– Хватит! Хватит, Элея! Пора положить конец этому позору! Скоро уже и пастухи на Литто будут знать о том, что наследница престола сменяла служение своему народу на бессмысленную скорбь по безродному чужаку! Остановись! Опомнись! Ты будущая королева! Мать тысяч детей! Твоя жизнь не принадлежит тебе, и ты это знаешь! Как можно было забыть все, чему тебя учили столько лет?! Ни один мужчина в мире не стоит такой жертвы, будь он даже королем! – под руку Давиану попалось сваренное вкрутую яйцо, и он в гневе стиснул его так, что на скатерть посыпалось мелкое белое крошево. – Элея, Совет Мудрых в тревоге – они не слепые и не глухие! Корону не может наследовать тот, чей разум помрачен горем.