Шут

Кочешкова Елена А.

Утерев с лица кровь, Шут поднялся и ни слова не обронив, ушел прочь из заброшенных развалин, где обитали беспризорники. Он сразу понял, что если останется в этой маленькой общине, то все тычки и насмешки будут доставаться в первую очередь ему. Шут был уже почти взрослым по меркам уличных мальчишек, поэтому и спрос с него полагался как со взрослого. Но если тебя любой обидеть может - то о чем с тобой толковать?

Шут умел веселить людей, но быть посмешищем ему не хотелось.

Он решил выживать самостоятельно и, как только синяки на лице перестали бросаться

в глаза, вышел на одну из площадей, чтобы дать представление. У Шута не было ни яркого фургона, который привлекает внимание, ни костюма, ни реквизита. Последние месяцы он пробивался тем, что просто находил место полюдней и показывал все, чему научился - жонглировал, ходил на руках, пел и разыгрывал смешные немые сценки. Люди неплохо кидали ему медяки, но всегда находился кто-нибудь, кого такие выступления не устраивали - городская стража, местные артисты или все те же уличные мальчишки, которые сначала вдоволь насмотрятся на интересные трюки, а потом со свистом выбегают, чтобы отобрать заработанное.

Опасения его оказались верны и в этот раз. Едва только народ окружил оборванного, но отчаянно-веселого артиста, как откуда ни возьмись явилась пара пестро одетых женщин. Шут без труда узнал в них обычных балаганных гадалок. Женщины молча встали перед ним и посмотрели так, что Шуту ничего не оставалось, кроме как по-быстрому раскланяться, забрать выручку и скорей исчезнуть. Он по опыту знал - если этого не сделать, женщины уйдут и вернутся уже с мужьями... такими как тот Рейма, что выставлял напоказ мальчика-урода и мог без лишних колебаний зашибить любого конкурента.

Но Шут не сдавался. Он понимал, если отступится от своего - попросту помрет с голоду. Выбирал то одно место, то другое, пытался даже договориться с теми, кто видел в нем соперника. Тщетно... Все его попытки заработать своими умениями оканчивались одинаково - либо синяками, либо грабежом.

И тогда он стал воровать сам. Крал в чужих садах и таскал еду с прилавков. А что еще оставалось? Хватал, что похуже лежит и бежал во весь дух. Поначалу никто не мог поспеть за шустрым мальчишкой, которого подгоняли голод и отчаяние. Но пустой желудок - плохой помощник: очень скоро привычные ловкость и быстрота реакции начали изменять Шуту, и однажды его все-таки сцапал громила-пекарь. В этом человеке было столько роста и веса, что он мог бы прибить тощего воришку-заморыша одним ударом кулака. Наверное, так и вышло бы, но Шуту повезло - за булочником увязалась его старшая дочка. Стоило только разгневанному папаше занести свой пудовый кулак, как она истошно заголосила. Дескать, не надо батя, потом сами же не рады будете, прибьете ведь, а оно вам надо? Булочник охолонул немного, решив, что и впрямь - не надо. Потом еще объясняться с городскими стражниками, почему это возле его лавки валяется мертвый мальчишка. Словом, этот здоровяк просто взял скалку покрепче, да отходил Шута ею так, что в глазах потемнело. Тот едва уполз с рыночной площади, забился в чей-то сарай окровавленным комком боли. А ночью ударили первые морозы. И подняться с кучи тряпья он уже не смог.

Шут почти не помнил, что было после. В памяти остался какой-то темно-багровый туман, наполненный безысходностью. Он уже не чувствовал голода, да и на смену холоду пришел жаркий горячечный бред, несущий диковинные видения.

Когда он вновь сумел вдохнуть без боли и поднять голову, то обнаружил, что находится в незнакомой светлой комнате со множеством кроватей. На них лежали и сидели разные люди - кто с забинтованной головой, кто в пятнах от заживающих ожогов, кто вообще беспамятный, как и он сам еще недавно...

'Лечебница...' - подумал Шут удивленно. За койку в таком месте надлежало платить, а у него вовсе не было денег... Тем не менее Шут догадался, что провел в этом месте уже не один день. Он обнаружил на себе простую, но добротную теплую рубаху. И постель была чиста. В окно - настоящее застекленное окно!
– светило солнце, откуда-то с улицы доносились звуки обеденного молебна.

Голова у Шута все еще была тяжелая, но соображать он уже мог. Только вот ни одной идеи о том, как ему довелось оказался в этом месте, не возникало.

Вскоре отворилась дверь, и в комнату вошла пожилая монахиня. Она по очереди обошла всех больных, раздавая им миски с широкого подноса. Запах от них исходил такой, что Шут едва не захлебнулся слюной.

– Опамятовался, значит, - монахиня приблизилась к нему и, поставив чашку где-то в изголовье кровати, села на соседнюю койку.
– Ну и как тебя зовут, дитя?

– А... Шут, - его звали так много лет, и он не мыслил иного, хотя к тому времени уже знал свое настоящее имя.

– Шут? Просто Шут?

– Ну да...

– Чудное какое прозвище. Ты, что ли, фокусы делать умеешь?

– Да...

– Славно, славно... Ну-ка, давай - садись, поешь.

Она помогла ему подняться, неодобрительно качая головой.

– До чего худой... Битый весь... Где твои родители, парень?

Он промолчал. Боль потери еще не утихла. А осознание того, сколь поздно он понял, кто на самом деле был ему родителями, делало ее лишь сильнее.

Монахиня ласково похлопала Шута по руке,

– Сирота, значит. Ну, не горюй. Коли заступится Матерь небесная, может, и останешься тут. У нас хорошо. По крайней мере, от голоду и холоду не помрешь.

– Где это - тут?
– все еще не понимал он.

– При Чертоге. У нас тут лечебница в храме святого Ваария.

Солнечный Чертог! Дворец короля! Вот куда его занесло...

– Н-но... Как я тут оказался?!
– Шут был изумлен настолько, что едва не лишился дара речи.

– Да тебя стражники у главных ворот нашли. Говорят, валялся под стеной точно мешок с тряпьем. Они уж думали, ты мертвый, почти засунули в телегу с отбросами. А тут Их Высочество мимо проезжать изволили. Им любопытно стало, с чем это там стража возится. Оне и подошли поближе. Хорошо, что ты в этот момент зашевелился. Наш принц отчего-то решил проявить царственное милосердие и велел снести тебя сюда.

'Как просто, - думал Шут.
– Как неправдоподобно просто. Так не бывает'.