Схватка с чудовищами
Шрифт:
— А я узнал бы вас и в толпе, — поцеловал ее руку.
— Я рада вам. Часто вспоминаю: как это вам удалось вызволить меня, начинающего врача сельской амбулатории, из белорусской глубинки? Там еще бродили по лесам банды гитлеровских недобитков, и мне было страшно одной без Антона.
— Дела давно минувших дней…
— Надеюсь, вы погостите у нас?
— Благодарю вас.
Елена Петровна ушла на кухню. Мужчины уселись в креслах. Им было что вспомнить и рассказать друг другу.
—
— Да порядком уже, — нехотя ответил Евгений.
— Как годы летят. Как время меняет всех нас.
— Не говори. И разрушает тоже. Рассыпаемся помаленьку. Кто сам по себе, а кто — по злой воле…
— Должно быть, весь мир объездил?
— Нет, конечно, — усмехнулся Стародубцев. — Но, в общем, считай, полжизни провел за пределами страны. Африка, Америка, Европа. Где не был, так это в Азии.
— Все складывалось удачно?
— Да. Если не считать ареста. — Евгений сделал паузу, потом продолжал: — Под конец, что называется, сработал закон подлости. Меня предали. Казалось бы, соблюдал все требования конспирации. Сколько помню, не позволял себе расслабиться. Прежде чем сделать шаг, продумывал все до мельчайших деталей. Да и быт свой организовал таким образом, чтобы комар носа не подточил. Во всем следовал тщательно отработанной в Центре легенде.
— И все-таки выследили.
— Представь, христопродавцем оказался один из моих информаторов. Я полагал, что хорошо знаю его. Оказывается, ошибался. В какой-то момент его подловили и подкупили. А в результате пришлось мне пять лет отсидеть в тюрьме.
— Обидно, конечно, — посочувствовал Антон.
— Ты же знаешь, разведчик-нелегал, как и работающий под крышей, должен быть всегда готов к возможному провалу. И для меня он не был неожиданным. Но все же фортуна повернулась ко мне лицом. Как и Абеля, меня обменяли на осужденного у нас иностранного агента. Иначе пришлось бы еще двенадцать лет досиживать до окончания срока.
— Удивительно!
— В прошлом нашей разведки случалось и пострашнее. Висковатого Иван Грозный и вовсе распял на кресте, расчленив живого на глазах у толпы. Потом, правда, клялся, что казнил ни за что. А какой был разведчик!
— Берия был гуманнее, — иронично заметил Антон. — Разведчиков просто расстреливал, обвинив во всех грехах и проведя приговоры через «Особое совещание». Правда, угрызений совести он после этого не испытывал.
— Не четвертовал, так пытал, — вставил Евгений. — Мне лично повезло: жив остался! Спасибо и на том. — И рассмеялся: — А говорят, Бога нет…
— Считай, что родился в рубашке.
— И знаешь, я ни о чем не жалею… В конце концов, я знал, на что шел. И это — тоже жизнь. У тебя-то как все сложилось?
— Я тоже не в обиде на жизнь. Хотя, бывало, она меня и колошматила основательно. Арестовали. Если бы не кончина Сталина, вышку получил бы. Прошел почти все виды чекистской службы и дома, и за кордоном. Особенно досталось мне в самый пик «холодной» войны, когда спецслужбы противника, сам знаешь, буквально ополчились против нас. И провокации учиняли, захватив, пытались склонить к измене Родине.
— Это уже война горячая, если головы летят!
— Были и другие пикантные истории… Сейчас мы с тобой — отставники. К сожалению, что было, что пережили, так и уйдет с нами в мир иной, так и не научив никого. При жизни чекист обречен на безмолвие. А после смерти… А надо бы, как в армии — любая боевая операция периода войны описана, и на ее примере могут учиться последующие поколения офицеров.
— Не могу не согласиться с тобой, Антон. И это тем более важно, что на долю далеко не каждого поколения выпало столько: война Отечественная, войны «холодная» и психологическая, культ личности, волюнтаризм, застой, теперь вот — перестройка, которая неизвестно куда вывезет Россию-матушку.
— А в общем — сплошная конфронтация, противостояние людей, классов, миров. О чем только сейчас начинаем говорить открыто.
— Пожалуй. И чтобы выбраться из этой ямы, придется всем нам избавиться от предвзятости. Я пожил в странах «загнивающего капитализма» и, поверь, многое понял.
— Да и я посмотрел, как живут там. Но сколько потеряно драгоценного времени, сколько загублено человеческих жизней, талантов, просто умов! Если хочешь, разрушен сам человек! Этого не вернешь, дорогой, как и не выкинешь из нашей истории.
— Должен же кто-то и ответить за все! — твердо сказал Стародубцев, подняв палку и резко стукнув ею об пол.
— Все мы виноваты — коммунисты, чекисты, токари, пекари, землепашцы. Почему не сработал коллективный разум народа и не остановил беззаконий, творимых против личности?
— О каком коллективном разуме ты говоришь, Антон? Народ-то был обезглавлен! Миллионы мыслящих людей были истреблены Сталиным, Ягодой, Ежовым, Берией. Над многими и поныне довлеет страх тех лет.
— Все это так, конечно… Но я вот о чем подумал. Все, что с нами произошло, — неужели это крах идеалов, иллюзий нашего поколения? А может быть, зигзаг истории? Тупик, в который нас завели вожди?
— Вероятно, все вместе взятое. Я так полагаю.
— Наверное… Наверное…
— Ты находился тогда в стране, — вывел его из состояния задумчивости Евгений. — Скажи, Берия действительно, шпион? А как отнеслась общественность к его осуждению? У меня такое ощущение, что здесь что-то не то.