Схватка за Рим
Шрифт:
– Возлюбленные братья во имя триединого Бога! Вот мы снова собрались для священной цели нашей. Меч Эдома висит над нашими головами, и фараон Теодорих жаждет крови детей Израиля. Но мы не забудем слов Евангелия: «Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а более бойтесь того, кто может и тело, и душу погубить в геене». И в это мрачное время мы уповаем на Того, Кто в образе столпа, днем облачного, ночью огненного, провел народ Свой через пустыню. И мы будем всегда помнить, мы никогда не забудем, что все, что мы претерпеваем, – мы терпим по воле Божией, и все, что делаем, – делаем ради Его святого имени. Возблагодарим же Его, ибо Он благословил наше усердие. Малы,
– Да приступай же наконец к делу! – с нетерпением прервал священника молодой римлянин с блестящими черными глазами. – Говори прямо, зачем созвал ты нас сегодня?
Сильверий бросил негодующий взгляд на юношу, и хотя тотчас опомнился и постарался скрыть гнев, но голос его зазвучал резко:
– Даже и те, что, по-видимому, не верят в святость нашей цели, не должны колебать эту веру в других. Но сегодня, мой горячий друг Лициний, в наше собрание должен вступить новый член, и его вступление есть очевидное доказательство Божьей милости к нам.
– Кто он? Исполнены ли все предварительные условия? Ручаешься ли ты за него? – посыпались вопросы со всех сторон.
– Вам достаточно узнать, кто он… – ответил Сильверий.
– Нет! Нет! По уставу нашего союза требуется ручательство, иначе…
– Ну, хорошо, друзья, хорошо, я за него ручаюсь, – ответил Сильверий и, обернувшись к одному из многочисленных ходов, которые растекались в разные стороны из этой средней комнаты, сделал знак рукой. Из глубины коридора тотчас выступили два молодых священника, ведя за собой мужчину, закутанного в плащ. Они подвели его к Сильверию, а сами снова отступили.
Глаза всех с любопытством устремились на этого человека. Сильверий после небольшой паузы снял плащ, покрывавший голову и плечи вошедшего.
– Альбин! – с негодованием, презрением и отвращением вскричали присутствовавшие. – Как? Альбин? Изменник?
И молодой Лициний, а за ним и некоторые другие, даже обнажили мечи.
Вся фигура вошедшего выражала трусость; он пугливо озирался вокруг и наконец остановил умоляющий взгляд на Сильверий.
– Да, – спокойно сказал священник, – это Альбин. Если кто-нибудь из вас имеет что-нибудь против него, пусть выскажется.
– Клянусь небом! – вскричал Лициний. – Неужели об этом еще нужно говорить! Все мы знаем, кто таков Альбин, и что он такое: трусливый, бесстыдный изменник!
Юноша умолк, гнев душил его.
– Брань не доказательство, – спокойно выступил Сцевола. – Но вот я при всех спрашиваю его, и пусть он мне ответит. Ты ли спас себя постыдной клятвой тирану Теодориху не вмешиваться больше в государственные дела и бежал, не заботясь о том, что благороднейшие римляне Боэций и Симмах, выступившие на твою защиту, были схвачены, лишены имущества и в конце концов казнены? Отвечай, не из-за твоей трусости погибла краса нашего государства?
В собрании послышался ропот неудовольствия. Обвиненный молчал, дрожа, даже Сильверий на минуту растерялся.
Тогда на середину комнаты выступил человек, стоявший напротив него у стены. Близость этого человека, казалось, ободрила священника, и он начал:
– Друзья, все, что вы говорите, было, но не так, как вы говорите. Знайте, Альбин ни в чем не виноват. Все, что он сделал, – он делал по моему совету.
– Как? – вскричало несколько голосов. – По твоему совету? И ты осмеливаешься признаться в этом?
– Выслушайте меня сначала, друзья мои. Вы знаете, что Альбин был обвинен из-за измены своего раба, который выдал тирану нашу тайную переписку с Византией. Горячность Боэция и Симмаха была очень благородна, но безумна; я их предупреждал; они не приняли моего совета, а когда раскаялись, было уже поздно. Их поступок показал тирану, что Альбин – не один, что все благородные в Риме с ним заодно. Притом их рвение оказалось излишним: десница Господня неожиданно покарала изменника-раба, не дав ему больше возможности вредить нам. Не думаете ли вы, что Альбин в состоянии был бы молчать под пыткой, под угрозой смерти, молчать – когда указание соучастников заговора могло бы спасти его? Нет, вы не думаете этого; не думал этого и сам он. Вот почему надо было во что бы то ни стало не допустить пытки, выиграть время. И это удалось благодаря его клятве. Конечно, тем временем пролилась кровь Боэция и Симмаха; но спасти их было уже невозможно, а в их молчании даже под пыткой мы были уверены. Из тюрьмы же Альбин был освобожден чудом, как святой Павел в Филиппах. Он бежал в Афины, а тиран удовольствовался только тем, что запретил ему возвращаться в город. Но триединый Господь дал ему убежище здесь, в Риме, в своем святом храме, пока для него не наступит час свободы. И в уединении этого святого убежища Господь чудесным образом тронул сердце этого человека, и вот он, не страшась более смертельной опасности, снова вступает в наш союз и предлагает все свои неизмеримые богатства на нужды церкви и отечества. Знайте, он передал все состояние церкви святой Марии для целей союза. Решайте же: принять Альбина с его миллионами или отвергнуть?
С минуту все молчали. Наконец Лициний вскричал:
– Священник! Ты умен, как… как священник. Но мне не нравится такой ум.
– Сильверий, – сказал затем юрист Сцевола, – тебе, конечно, хочется получить миллионы, это понятно. Но я был другом Боэцию, и мне не годится называть товарищем этого труса, из-за которого тот погиб. Я не могу простить ему. Долой его!
– Долой! – раздалось во всех концах комнаты.
Альбин побледнел, даже Сильверий задрожал при этом всеобщем негодовании. «Цетег!» – прошептал он, как бы прося о помощи. Тогда выступил вперед мужчина, который до сих пор молчал, лишь снисходительно поглядывая на всех.
Он был высок, красив и очень силен, хотя и худощав. Одежда его указывала на богатство, высокое положение и знатность. На губах его играла улыбка глубокого презрения.
– Что вы спорите о том, что должно быть? – заговорил он спокойным, повелительным тоном, которому невольно подчинялись присутствовавшие. – Кто желает достичь цели, тот должен мириться и со средствами, которые ведут к ней.
Вы не хотите простить ему? Это как вам угодно. Но забыть вы должны. И я также был другом умершего, быть может, даже более близким, чем вы. И, однако, забываю, именно потому и забываю, что был другом. Любит друзей, Сцевола, только тот, кто мстит за них. И вот, ради этой мести, Альбин, дай твою руку!
Все молчали, не столько убежденные его словами, сколько подавленные его личностью.
– Но ведь к нашему союзу принадлежит Рустициана, вдова Боэция и дочь Симмаха, – заметил Сцевола. – Она пользуется громадным влиянием. Останется ли она в союзе, если в него вступит Альбин? Разве сможет она простить и забыть? Никогда!
– Нет, сможет, – ответил Цетег. – Если вы не верите мне, поверьте собственным глазам.
И он быстро подошел к прежнему своему месту. Там, у бокового входа, стояла какая-то фигура, плотно закутанная в плащ