Схватка за Родос
Шрифт:
Нет, сцена была еще более душераздирающей, когда Лео, наконец, нашел Элен. Бросившись к ней, он пал на колени, прижал голову к ее груди в тщетной надежде еще услышать стук бьющегося сердца. Не услышав ничего, с воем упал на труп любимой, вцепившись в еще не остывшее тело, и истерически рыдал — долго, очень долго, так что случайным свидетелям было просто жутко. Мужское горе страшно в своем крайнем выражении…
Ньюпорт был в растерянности. Осторожно обойдя полузасыпанное рухнувшей частью стены тело некоей монашки, сэр Томас осторожно похлопал Торнвилля по спине, но тот не реагировал. Богатырь попытался поднять его, оттащить от Элен, но все напрасно: Лео столь судорожно
— Отдери его руки, — тихо посоветовал кто-то, на что Ньюпорт сначала попросил повторить громче, а когда наконец расслышал, то грубо ответил:
— Сам попробуй, советчик! Вцепился так, что, по-моему, руки свело.
— Давайте все попробуем…
Торнвилля с силой оторвали от Элен. Лик его был страшен: безумные глаза выпучены, лицо и борода в крови любимой, рот перекошен, а зубы стучат. Уж на что силен был Ньюпорт, а и тот еле-еле удерживал его.
— Надо позвать священника, чтоб окропил святой водой и почитал на изгнание беса, — предложил кто-то, но на него дружно зашикали — какой, мол, бес. Любимая же погибла!
— Слушайте, народ, — изрек сэр Томас, — я ведь его скоро, пожалуй, и не удержу. Свяжите его, да доставим в госпиталь, там, поди, разберутся, что с ним делать!..
Извивавшегося Торнвилля, даже пену изо рта пустившего, связали, и Ньюпорт, взвалив его на плечо, понес в госпиталь, а про себя удивлялся, как это такое могло произойти… Неужто и в самом деле есть любовь, способная довести до такого состояния столь крепкого бойца и гуляку?.. Это же не слизень Пламптон, бичующий себя в тоске по своей Джоанне, которая наверняка ему уже целый букет рогов навертела!.. Человек мрачный, свирепый, зачастую грубый, Ньюпорт почувствовал, как и в его душе шевельнулось что-то похожее, давно забытое средь битв, попоек и веселых греческих шлюх… Жила же в селе веселая гусятница Энни… Но суровая родня предпочла сделать из него, младшего сына, которому ничего из наследства не светило, воина-монаха, иоаннита, славу рода, которым можно было похвастаться перед соседями и содержание которого им отныне ничего не стоило… И так он оказался на Родосе — пил, буянил, хулиганил, сквернословил, прелюбодействовал с гречанками, словно не монах он, а типичный английский сквайр, забавляющийся от сельской скуки. И ему все с рук сходило, хоть в глубине души он надеялся на то, что его в конце концов разжалуют… Но слишком нужен был воинственному ордену столь искусный боец, а теперь еще и артиллерист… Впрочем, что ж он о себе?.. Вот друга жалко. Что ж он, до конца жизни помешался?.. Посмотрим…
Так рыцарь Лео Торнвилль в момент величайшего торжества родосцев попал в госпиталь под надзор санитаров, израненный и обезумевший. Но эскулапам пока было не до него, им нужно было спасать от смерти получивших тяжкие физические раны, до эмоциональных руки пока не доходили. Консилиум врачей с горечью констатировал, что, по крайней мере, одна из ран магистра д’Обюссона — смертельная, и следующий день, казалось, подтвердил их худшие прогнозы. Все жители города Родоса знали, что великий магистр прощается с жизнью, которой он пожертвовал за них, и поэтому праздник великой победы обратился, по сути, в день великой скорби.
Во всех храмах служились молебны во здравие великого магистра и прочих, в злой сече пострадавших, и об упокоении убитых. День и ночь дежурили у одра тяжело раненного посеревший от забот летописец
— Что турки?..
— Так и не пришли в себя, — ласково говорил Каурсэн. — В полном замешательстве… Слышишь, господин? Тишина! Нет обстрела. Много пушек повредили наши… Три тысячи пятьсот вражьих трупов насчитали, жжем потихонечку.
— А холм Святого Стефана — он в чьих руках?
— В турецких, — тут уж, в противоположность утешителю Каурсэну, вступал в разговор каркающий Филельфус. — Нам же нечем и некем оборонять его. Хотя лагерь их разорен чрезвычайно, тут нечего сказать.
— Они готовят атаку… Надо, чтобы… ворота… Передайте брату… — и переволновавшийся д’Обюссон вновь впадал в забытье.
Каурсэн показывал секретарю кулак, но итальянец лишь брезгливо отворачивался от сего жеста, считая ниже своего достоинства вступать в препирательства с не-рыцарем.
Гийом хватался за голову, и предательские слезы текли по его щекам. Сухарь Филельфус, вздыхая, сочувственно хлопал его по колену — все, мол, понятно, о чем речь… Отца лишаемся!..
Сознание все реже возвращалось к д’Обюссону, он постоянно спрашивал о своих соратниках, и хотя ему отвечали, что брат его жив и все семь "столпов" пока тоже, он не запоминал ответов и спрашивал снова. По-видимому, приближался конец.
Но и в другом лагере, понятно дело, радости было мало. Несмотря на робкие уговоры анатолийского бейлербея и прозрачные намеки Али-бея, Мизак-паша уже твердо решил, что кампания проиграна. Он успокаивал себя тем, что все от него зависящее он сделал, и даже сам шел вместе с янычарами на штурм, ну а что Аллах не захотел даровать победу — так в первый раз, что ли? Сам Пророк, да благословит его Аллах и приветствует, был разбит в битве при Ухуде, что говорить… Даже в этом можно найти оправдание: значит, у Всевышнего какие-то особые мысли по поводу иоаннитов. Может, эти нечестивцы не преисполнили еще чашу гнева Его? Так кто же такой он, Мизак, чтобы идти супротив воли Аллаха?..
В общем, когда турки робко вернулись на холм Святого Стефана и провели скорбную инвентаризацию, визирь решил потихонечку эвакуироваться. Османы деловито собирали целые и битые пушки, затем тащили их на суда, а также оружие, шатры, янычарские котлы… Было очевидно, что османы уже не могли победить, а родосцы — довершить свою победу.
Мизака интересовало, жив его главный враг или умер.
— А разве от этого хоть что-нибудь зависит? — хмуро поинтересовался Али-бей.
— Многое… Если даже и не сейчас… Им такого руководителя еще поискать, и если к нашему возвращению, да соизволит Аллах, он станет добычей червей, этим уже пол дела будет сделано…
— Оправдание себе ищешь?
— Нет, злобу тешу! Если магистр мертв — значит, не так безуспешно мы здесь два месяца с лишним проторчали. Кроме того, стены Родоса — не грибы после дождя, сами по себе не вырастут… На все нужно время, которое работает не на них…
— Мне нравится твое настроение и ход мыслей, Мизак-паша… Главное, пережить первый удар гнева великого падишаха, а там…
Так успокаивали себя турки; что же христиан, то все они по-прежнему скатывались из крайности в крайность, то не веря себе, что кошмар закончился, то переживая за магистра, находившегося на грани жизни и смерти…