Схватка
Шрифт:
Деружинский вопросительно смотрел на Яна Казимира. Тот также вопросительно взглянул на Михала. Несвижский князь лишь развел руками, мол, а что я могу поделать?
— Верно, — вновь посмотрел на юриста король, явно успокоившись после своего гневного спича, — не надо ломать дров. Нужно аккуратно к каждому делу подойти, каждого такого священника рассмотреть, — сменил гнев на милость король, — ведь среди них наверняка есть те, кто просто спасал свою жизнь, переходил в другую веру под давлением. Были и просто заблуждающиеся, думающие, что московское православие точно такое же,
Михал одобрительно взглянул на Деружинского, также призывно кашлянул в кулак, и когда на него обернулся король, вставил и свое мнение:
— Ваше величество, один из артикулов последних переговоров с московской комиссией стоял так, что Москва берет под свою опеку православных жителей нашей страны. А это ведь, как я вижу, подрывает наш суверенитет! Как могут эти запятнанные кровью лотры еще брать кого-то под свою опеку здесь, у нас? Мы что, сами не можем заботиться о своих гражданах? Мы, правда, к этому пункту так и не подошли, ибо остановились на условиях нового межевания границ. Но на будущих переговорах этот артикул вновь всплывет! Как быть?
— Ну, на такие шаги мы, конечно же, не пойдем, — король откинулся на спинку высокого стула. Он задумался. А ведь этот «девятый пункт» требований царя был уже ему известен, и король, по убедительному совету своей жены, как раз собирался полностью сей пункт удовлетворить. «Спорить с Михалом? Нет, не сейчас», — решил король… Он чуть устало и даже раздраженно кивнул Михалу, мол, все? Или еще что-то?
— Я думаю, достаточно! Дзякуй, пан Деружинский, — встал Михал и прошелся по залу.
— Как там у Шекспира, Ваше величество? «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте», — Михал всплеснул руками, резко повернувшись к королю. — Но вот, пан Великий князь, самая печальная повесть на свете из всех, что я читал, — он ткнул пальцем в список Деружинского, что все еще лежал на столе перед паном юристом, — здесь речь идет не о двух умерших влюбленных, а о сотнях тысяч! О полуторе миллионе человек! Печальней лишь Всемирный потоп из Ветхого завета! Не так ли, мой король?
— Так, коханку, так, — грустно кивнул Ян Казимир, — и сие разрывает мне сердце не меньше, чем тебе. Но на сейме, и ты это слышал, я уже выдвигал предложения путей спасения Литвы от катастрофы. На том и остаюсь нынче. Привилегия в торговле, деньги, наем рабочих, ссуды… Мы вытащим нашу любимую Литву из ямы войны. Обещаю.
— Добре, — Михал вернулся за стол и сел, — на этом официальная часть моего приема окончена.
Несвижский князь уже вполне приветливо улыбнулся Яну Казимиру. Деружинский встал, поклонился и вышел. Ян Казимир тоже встал. Его лицо выражало глубокую озадаченность.
«Вот теперь, любый мой крестный, ты мне не особо поплачешься о горестных делах Польши», — злорадно думал Михал торжествуя, что мастерски предупредил «атаку» короля на свою хоругвь.
Во время обеда Ян Казимир, правда, вновь стал плавно подводить к Любомирскому, но Михал сидя по другую сторону стола, прервал короля, поднимая бокал с вином:
— Любый мой крестный! Давайте помянем Януша! Знаю, в последние дни вы оказались врагами, но… все-таки он мой кузен. И все-таки, признайтесь, не как король, а как мой родной человек, прав же был Януш Радзивилл?
Ян Казимир залпом осушил свой бокал, пригладил усы.
— Если бы Януш сейчас воскрес, я бы упал перед ним на колени. Я ничего не смог сделать тогда в 54-м. Я даже собирался в отставку. Страна была на гране краха. И он, великий гетман, все делал верно, думая лишь только о защите Литвы. Я бы поступил на его месте точно также. Не его вина, что его союзник Карл пошел на нас войной.
— Вспомните из-за чего? — Михал также допил свое вино в память об Януше.
— Так, — покраснел Ян Казимир, — из-за моей глупой гордыни. Из-за нелепейшей претензии на шведский трон. А все Мария подталкивала! Все она!
— Крестный! Имеет ли смысл Люблинская уния в наши дни?
— Оно верно, коханку, верно! — Ян Казимир чувствовал жуткую неловкость под логичными и одновременно жестокими вопросами крестника, под его пытливыми взглядами. «Не тот уже наивный мальчик наш Михал, не тот!» — думал Ян Казимир.
— Ты прав, Михал, — продолжил король, ставя локти на стол и сцепливая пальцы рук перед лицом, — даже самые близкие родственники, братья, что были неразлучны в детстве, вырастают, заводят семьи, и им надо жить отдельно, каждому иметь свой дом. Верно это все. А ведь Люблинская уния рождалась самим Богом! Вспомни Грюнвальд, историю Ливонской войны, битв на Улле и под Оршей. Мы вместе отражали нападения крестоносцев, нападения Московии, турок, плечом к плечу бились, и пусть Уния тогда еще не была заключена, она уже была в наших сердцах и наших умах. Сейчас Уния переживает кризис. Это так. Но ты клонишь к тому, нужен ли Литве свой король, а стало быть, полная независимость от Короны?
— Мне это, по крайне мере, очень интересно, — ответил Михал, аккуратно отрезая кусочек мяса ножом, придерживая его вилкой. Ян Казимир несколько секунд наблюдал за этими действиями, словно видел впервые, как за столом орудуют ножом и вилкой. Слуга выплыл из угла комнаты и наполнил бокал короля новым вином.
— Вероятно, что это было бы нужно для Литвы, — согласно кивал Ян Казимир, — но ведь сейчас я помогаю вам. Поляки помогают вам одолеть московитов.
«Опять эти „вы“ и „мы“, — с горечью подумал Михал, — какое уж это объединенное государство!» Но вслух он произнес:
— Так, мой король, но вспомните 55-й год! Мы тоже помогали полякам, когда наша собственная отчизна лежала в руинах под сапогом схизматов азиатских! Лично я думал, что буду оборонять Польшу от немцев и шведов. Но там, за мурами Ясной Гуры, я видел все тех же поляков, штурмующих наши бастионы. Я видел, что участвую в каком-то рокоше, гражданской войне! Уже тогда я задумался, а правильно ли я все делаю? Почему не послушался Януша и Богуслава? Почему проигнорировал Кмитича? Сколько нам еще разгребать гражданские внутренние конфликты Польши?