Схватка
Шрифт:
Андрей внутренне весь подобрался, прислушиваясь как бы со стороны к каждому своему слову.
— Подожду, если не мешаю.
— Что вы, — улыбнулся Копыто, — почетный гость. Не было б вас — не было и нас. Ни выборов, ни завода.
— Ни этих царских люстр, — неожиданно заметил Степан, не оборачиваясь. И чуть заметно хмыкнул, бросив на Стефку многозначительный взгляд. Приподнял за крюк собранную люстру, засверкавшую стеклянными свечами.
— Яка пенкна! [1] — всплеснула руками Стефка. — Як старинная…
1
Пенкна —
— А некоторым не нравится, — произнес Степан громко, ни к кому не обращаясь. — Тут у нас лектор был в клубе. Он наши абажуры назвал гнилой мещанской пищей. — Усмехнулся и снова приподнял сооружение из стекла.
Андрея будто за язык дернули:
— Они действительно не того, без вкуса.
— А мы иначе пока не можем, як то кажут… не доросли, — вспыхнула Стефка, хмуро глянув на Андрея, и отвела глаза.
— Еще научитесь, — улыбнулся он, переборов смущение.
— А то можно вместо этого мещанства повесить коптилки, — колко заметил Степан, — можно ваши фронтовые, из патронов, то будет вкус.
— Да что это вы, братцы… Будто ссоритесь! Молодежь… — Копыто укоризненно растопырил руки, словно бы прося прощения за бестактность Степана. Немая эта сцена, рассерженный Стефкин вид почему-то развеселили Андрея. Узкое лицо Степана побагровело — чудной, какая его муха кусает?.. И вдруг Андрей вспомнил, нет, он не мог ошибиться, память его никогда не подводила: его тогда еще поразила необычная форма лица. Было это летом сорок четвертого где-то здесь, за окраиной Сарн, в лесу, куда он пробрался с группой разведчиков…
Тогда лицо это было искажено от страха, глаза будто выцвели, и он даже не вырывался из рук Лахно-старшего, а только почему-то заикался и все лепетал, что он не партизан — он просто охотник, вышел за дичью, вот и пистолет трофейный, есть, мол, нечего, — пока его не прижали. Тут же и «раскололся», признав в них русских, советских, и, весь дрожа, словно от радости, сообщил, что партизанская база недалеко, у Ракитян, он покажет, проведет, юлил, как собачонка, то и дело переспрашивая: «Так вы в самом деле свои?! Вот счастье, вот счастье…» У них было другое задание — отпустили «охотника».
И сейчас у Андрея мелькнула озорная мысль — напомнить об этом Степану. Но что-то удержало его. А вдруг все-таки ошибся? Он лишь, сощурясь, смотрел на парня, в заблестевшие его глаза.
Распахнулась дверь, в цех ввалилась толпа молодежи — среди них Андрей увидел Юру и Николая, и сразу стало празднично от смеха, говора, сверкания монист, белых мужских рубах с яркой вышивкой.
— Давайте, давайте, артисты! — громко приветствовал Копыто, — вон туда, в красный уголок, готовьтесь пока, веди их, Стефа, зараз и мы соберемся…
— Так беру люстру? — спросил Степан.
— Бери, бери, потом оформим как подшефным… — Степан стал укладывать звенящее стекло в картонную коробку. — Может, и вы скажете пару слов, лейтенант, на тему патриотизма, как говорится.
Андрей пожал плечами, поймав на себе все тот же пытливый взгляд Степана, казалось, тот все еще не мог успокоиться,
— Так вот и давайте, на тему патриотизма, — сказал Копыто, — из фронтового опыта.
— А як то понимать — патриотизм? — как бы между прочим спросил Степан, не спеша перевязывая коробку. И в голосе его проскользнула усмешка. — Слово это при всех властях звучало. А что оно такое, а? Вот вы, когда шли в бой, про что думали? — Он покосился в сторону Андрея. — Про землю, что ли? Так вранье же это. — Стеклодувы, что были поближе, заинтересованно оглянулись. Степан поднял полыхающее лицо, встретив любопытные взгляды земляков. И тут же кинул им: — Я знаю, неудобно с гостем спорить. А все же что оно такое, если понимать попросту… что за категория чувств? Кругом вот лозунги, громкие слова, а что в человеке на самом деле делается, когда он, скажем, в атаку рванется, о чем он думает? О чем, если его через минуту немец кокнет или он его? Разве есть тут время философствовать?
Андрей слушал его, стараясь понять, что за всем этим кроется: уж слишком все демонстративно, чтобы поверить в искренность, скорее, подвох, игра на публику. На Стефку?
— Оттого и шел, — неожиданно оборвала его Стефка, — бо солдат, мужчина. Долг выполняв…
Торопливо отряхнула пыль с ладоней, пошла к дверям красного уголка, бросив на ходу председателю завкома:
— Дядько Денис, время.
В тишине было слышно, как забренчал абажур в поднятой на плечо коробке.
— А выпустят меня с этим грузом? — спросил Степан.
— Выпустят, выпустят, — с облегчением произнес Копыто, — директор разрешил, у вахтера указание.
Предзавкома представил Андрея мастеру Ляшко. Тот, словно бы не торопился в шумевший многоголосьем красный уголок, вытирал ветошкой руки. Притухшее в жерле пламя бликами играло на его квадратном лице с нависшим лбом. На вид ему было лет за тридцать, в резких складках у рта пристыла горечь.
— Шо говорить, не больше вашего знаю. Стрелил вроде бы с опушки. Я потом туды кинулся, да там не пройти, сугробы…
«Неробкого десятка мужик», — подумал Андрей.
— А что касаемо моей личной жизни, переезда, расскажу. Зайду вечерком, як домовимся! Зараз невдобно от людей откалываться.
— Ладно, договорились…
Когда они протиснулись в красный уголок, Копыто, видимо, заканчивал речь, рубил ладонью воздух:
— Проголосуем на выборах все, как один, покажем нашу рабоче-крестьянскую солидарность! И не запугают нас враги ни внешние, ни внутренние, потому як мы сами Советская власть и построим хорошую жизнь. Этот новый займ — удар по разрухе, оставленной фашистами.
— Нас не враги, перебои с хлебом пугают, ты скажи, завком, когда это кончится? — спокойно спросила стоявшая впереди темноглазая женщина в черном платке. — Седня опять не привезли, кажуть — вечером, а у людей же диты!
Поднялся негодующий гомон, голоса сплелись.
— Сейчас же позвоню в поссовет, узнаю, — поднял руку Копыто. — Это временные трудности, товарищи. А вот от тебя, Горпина, не ожидал таких шпилек. — Он выразительно сверкнул глазами. — Активистка!..
— Люди тоже не ожидали, что завком о них забудет.