Швейцер
Шрифт:
Вернер Пихт, один из очень знающих исследователей жизни и творчества Швейцера, считает, что доктор допустил в эти годы некоторую перемену тактики. Затворник, скромный философ и врач из джунглей обратился в этот момент к людям, и его Ламбарене из безвестной деревушки стало символом и образцом служения. Думается, что Пихт здесь не совсем точен и что Швейцер не планировал никакой перемены тактики. Все было проще и естественней. Уже рассуждения Швейцера об упадке культуры были обращены к людям, к их разуму и моральному чувству, а ведь он начал писать это два десятилетия назад. Свое лекционное турне Швейцер предпринял по совету Седерблома, и цель у него при этом была одна — Ламбарене. Конечно же, он хотел также воздействовать на аудиторию и пробуждать в ней добрые, благородные чувства. Что же касается репортеров, то за них он так же мало в ответе, как и Эйнштейн, тяготившийся своей популярностью. На репортера Хьюберта Пита и ему подобных не могла не действовать эта непривычно спокойная, могучая фигура, эта отрешенность за орг а ном и за письменным столом, эта предупредительность, простота, доброта и полная независимость от моды, от мнений. К сожалению, никакое воздействие не может изменить стиля репортерских писаний. Вот что говорилось в отчете одной из лондонских газет 3 марта 1922 года:
«Самую романтическую фигуру в этой стране являет собой в настоящий момент высокий, могучий и добрый эльзасский профессор, доктор Альберт Швейцер... Этот скромнейший из людей... озабочен лишь облегчением физических и духовных недугов человечества и неохотно сообщает о своих крупнейших достижениях».
После Оксфорда и Бирмингема Швейцер выступил с органными концертами в Лондоне, с лекцией в Лондоне и в Кембридже. Он завоевал в Англии много сторонников Ламбарене. Из Англии он поехал в Швецию и потом, после недолгого отдыха, — в Швейцарию.
Швейцер читает лекции, играет на орг а не и все заработанные им средства откладывает на Ламбарене. У него удивительно старомодный способ копить деньги: он складывает их в матерчатые мешочки с надписью на каждом: «английские фунты», «шведские кроны», «франки»... С этими его кошельками связано множество историй. Он сам рассказывал, как однажды в Париже, задумавшись, проехал свою остановку, и контролер вывел его из задумчивости предложением заплатить штраф. Швейцер начал развязывать соответствующий мешочек, и тогда пассажиры стали возмущенно кричать на контролера:
— Да как вы смеете его штрафовать? Вы что, не видите, что дедушка только что из деревни приехал?
Он и правда был из деревни, из маленькой эльзасской деревушки, и потом из еще меньшей — габонской. Слово «провинциал» не прозвучало бы для него оскорбительно. Он не верил в цивилизацию, создаваемую бесчеловечным городом современного Запада.
Летом 1922 года Швейцер в спокойствии Гюнсбаха работал над своей книгой о философии культуры. Первая часть была уже почти готова для печати. Она называлась «Упадок и восстановление культуры». В этой начальной части своей «Философии культуры» Швейцер анализировал взаимоотношения культуры и мировоззрения. «Чтобы вернуться к жизни, содержащей идеалы подлинной культуры, мы должны применить новые методы мысли, — писал Швейцер. — И если мы начнем размышлять об этике и о нашем духовном отношении к миру, мы уже одним этим встанем на путь, ведущий от нецивилизованного общества к цивилизации». Самую культуру Швейцер определял в общих терминах как духовный и материальный прогресс во всех сферах деятельности, сопровождаемый этическим развитием индивида и человечества.
«Эту моральную концепцию культуры, которая делает меня почти чужаком в интеллектуальной жизни моего времени, — писал Швейцер во вступлении к первой части труда, — я выражаю с ясностью и бестрепетностью для того, чтобы пробудить среди своих современников размышление о том, что же такое культура».
Само собой разумеется, что культура здесь берется не в узком смысле, как совокупность форм духовной жизни общества, а в смысле широком, выражающем достигнутый на данном этапе развития общества уровень технического прогресса, образования, воспитания, литературы, искусств. Швейцер, как мы уже видели, делает акцент прежде всего на этическом развитии индивида. «Культура и этика», вторая часть труда Швейцера, тоже была в это время уже близка к завершению.
Осенью 1922 года Швейцер совершил лекционное турне по Швейцарии. Зимой по приглашению Копенгагенского университета он поехал в Данию. После лекции в столичном университете у него были органные концерты и лекции в других датских городах, много-много концертов и лекций, не только приближавших минуту его отъезда в Африку, но и волнующих сами по себе. Швейцер писал об этих своих поездках:
«Как прекрасно было то, что мне посчастливилось пережить в эти годы! Когда я впервые отправлялся в Африку, я приготовился принести три жертвы: забросить орг а н, отказаться от преподавательской деятельности, которой я отдавался всей душой, и отказаться от материальной независимости, положившись до конца дней своих на помощь друзей.
Эти три жертвы я уже начал приносить, и только мои самые близкие друзья знают, чего мне это стоило...
Но теперь со мной произошло то же, что с Авраамом, который уже готов был принести в жертву своего сына. Как и он, я был избавлен от этой жертвы. Пианино с педальным устройством, приспособленное для тропиков, которое подарило мне парижское Баховское общество, а также торжество моего здоровья над тропическим климатом позволили мне сохранить искусство игры на орг а не. Эти долгие часы спокойствия, которые мне удавалось проводить наедине с Бахом на протяжении четырех с половиной лет одинокой жизни в джунглях, помогли мне глубже проникнуть в дух его творений. Поэтому я вернулся в Европу не как артист, который стал любителем, а как артист, который полностью сохранил свою технику и которому посчастливилось даже получить более высокое признание, чем раньше.
Что касается отказа от преподавания в Страсбургском университете, то он был компенсирован возможностью читать лекции во многих других университетах.
Что же до временной утраты финансовой независимости, то я мог теперь снова обрести ее, зарабатывая пером и музыкой.
Это освобождение от тройной жертвы ободряло меня во всех трудностях, выпавших на мою долю, как и на долю многих людей в эти роковые послевоенные годы, и подготовило меня к любым новым трудам и любому самоотречению».
После зимнего турне по Дании, в самом начале нового, 1923 года, Швейцер был приглашен в Чехословакию. Он высоко чтил труды профессоров Пражского университета, работы профессора Винтерница по индийской философии. В Праге у него были друзья и поклонники, самым горячим из которых был Оскар Краус, талантливый ученый, автор одной из первых теоретических работ, исследующих, впрочем довольно критически, теологию и философию Швейцера. При всех своих претензиях к философии Швейцера Краус находился под огромным обаянием его личности. Его потрясла африканская книга Швейцера: он знал философа Швейцера, но никогда не слышал о его предприятии, потребовавшем дерзости, упорства, самозабвения. Краус писал, что многие идеалисты вынашивали идею помощи человечеству в минуту трудностей и лишений, но немногие претворяли ее в жизнь. А сколько из них пошли на такие жертвы, как Швейцер? Многих (и почти всех их почитали за святых) поддерживало при этом нечто вроде психического мистицизма, блаженные состояния, вид е ния и прочее. Швейцер не только обошелся без такого рода духовной поддержки: он лишен даже жизнерадостной уверенности, даваемой философским теизмом с его верой в божественное провидение, направляющее события к благу верующего. Он даже лишен веры в Иисуса в чисто догматическом смысле. Мистицизм его является этическим, продуктом «особого склада души, воля которой с исключительной интенсивностью реагирует на чувство сострадания...». Так характеризовал Швейцера Оскар Краус, видевший в нем «несравнимое величие» и отмечавший одним из первых, что «Швейцер живет своей философией сострадания, это сострадание в действии; его сочувствие всегда направлено на других и никогда на себя». Концерты и лекции Швейцера в Чехии, Богемии и Моравии прошли с большим успехом. Он выступал в университете и перед собраниями чешских и моравских братьев, потомков доблестных гуситов. Впоследствии чехословацкие общины активно поддерживали его больницу, так же как, впрочем, и общины Эльзаса, Швеции, Дании, Швейцарии, Англии.
К моравским братьям Швейцер вообще относился с большой симпатией. В начале двадцатых годов, когда здоровье Елены потребовало перемены климата и врачи сказали, что ей полезен был бы горный воздух Шварцвальда, Швейцер перевез жену с дочкой в деревушку Кенигсфельд, где большую часть жителей составляла община моравских братьев. И вот, когда Рена подросла немножко, Швейцер с готовностью доверил моравским братьям ее воспитание.
Весной 1923 года Швейцер закончил наконец первые два тома своего философского труда. Во втором томе, носящем название «Культура и этика», Швейцер развертывает перед читателем «историю трагической борьбы европейской мысли за этическое приятие мира и жизни».