Швейцер
Шрифт:
«Реальность словно бы ничего не значит для сотен авторов, которые описывают свои приключения в Ламбарене. Часто я задумывался над тем, многие ли из этих литераторов вообще бывали там. Персонал больницы утверждает, что значительный процент этих людей все-таки бывал в Ламбарене и провел там не меньше полдня. Если такой литератор приезжал с женой, то он посылал свою половину побродить по больнице, сфотографировать кое-что и кое-что записать; сам он при этом оставался в помещении и тотчас садился за машинку. Жена его... конечно, никогда не видела раньше африканской деревни. Бедная женщина, обильно смазанная мазью против насекомых, немедленно приходила в ужас от убожества, в котором приходится жить бедным пациентам; от огромных тропических язв, которые
Что за дело, если гимнов не поют после обеда, а библию доктор читает после ужина? Ведь авторам статей нужно поспеть на самолет, улетающий после обеда. И разве нельзя слегка преувеличить свой опыт?»
Фрэнк пишет, что рассказы об утреннем купании доктор* в реке, где вообще никто не дерзает купаться, — «видимо, английский вклад в апокриф о Швейцере. Французский поворот темы наилучшим образом может быть проиллюстрирован одним разговором.
Возвращаясь из Ламбарене, я остановился в Париже в своем любимом маленьком отеле и едва успел опустить на пол чемодан, как хозяйка, отирая руки черным передником, стала возбужденно расспрашивать: «А, это вы, доктор! Скажите, правда, что доктор Швейцер живет с молодой американкой, наследницей бензинового короля?» Послеобеденные гимны были изобретены набожным скандинавским пастором, о невероятных трудностях рассказывают, как правило, американские посетители, а портрет этакого чувствительного Бисмарка, чьи сверкающие глаза «поэта и мыслителя» блуждают над ночными просторами Огове, — это уже творение немецкое».
В знаменитом романе Грэма Грина «Ценой потери», где в образе Куэрри художественный вымысел причудливо переплетается с биографическими гипотезами и фактами биографии Швейцера, есть очень хлесткое описание интервью, которое наглый американский журналист Паркинсон вымогает в джунглях у главного героя:
«Что является для вас основной побудительной силой, мосье Куэрри, — любовь к богу или любовь к человечеству?.. Не под влиянием ли Нагорной проповеди вы решили посвятить свою жизнь прокаженным? Кто ваш любимый святой? Верите ли вы в действенность молитвы?»
«В самом сердце Черного континента один... из известных католиков наших дней открыл душу корреспонденту „Поста“. Монтэгю Паркинсон, который был в Южной Корее в пору самых горячих событий, проявил оперативность и на сей раз. В воскресном номере он откроет нашим читателям основную побудительную силу поступков мосье Куэрри... Куэрри искупает свою бурную молодость служением людям».
Впрочем, это художественное обобщение, а у нас в руках поразительные документы: некоторые из книг о Швейцере, вышедших в последнее десятилетие его жизни, когда доктор, как недовольно отмечали многие, стал легендой и даже пережил свою легенду. Эти книги свидетельствуют, с одной стороны, о последовательности и спокойном величии ламбаренского доктора, а с другой — о недомыслии века, породившего полуграмотную, завербованную журналистику. В этом смысле весьма характерны книги-панегирики, которые, по словам философа Г. Кларка, повторяют затертые восхваления до тех пор, пока не вытопчут все живое на тропе восхваления. Однако еще характернее, пожалуй, книги-разоблачения, среди которых выдающимся в своем роде произведением является «Приговор Швейцеру», принадлежащий перу английского журналиста-международника Джералда
«При ближайшем рассмотрении, — пишет Макнайт обиженно, — он оказывается скорее страстным политическим агитатором, чем скромным врачом. Он мрачно бормочет советы западным державам, намекая на приближение конца. Он, похоже, с терпимостью относится к русской позиции и враждебен американским оборонительным планам».
Макнайт записал поразительный разговор со Швейцером, вполне, с его точки зрения, «разоблачительный». Когда журналист-международник, вторгаясь в столь слабо знакомую ему сферу этики, стал допытываться, для чего доктор Швейцер лечит больных, не является ли это экспериментом в рамках христианства и так далее (как видите, полный набор гриновского Паркинсона), Швейцер встал с места и спросил в упор:
«Почему Англия связывает себя с воинственной политикой Соединенных Штатов? Разве не ясно, что сегодня американские намерения более опасны, чем намерения русских, потому что американцы настойчиво отказываются положить конец испытаниям?»
«...Я сказал, — продолжает Макнайт, — что сегодня человек Запада не чувствует себя вправе выбирать собственную судьбу. Швейцер открыл глаза и склонился ко мне. „Тогда он обречен, — сказал он резко. — Спасение в нем самом, и он должен развить в себе большую человечность. Каждый в этих вопросах должен сам стоять на своих ногах“.
«Я сказал, что, рассуждая реально, мы можем сказать, что, поскольку ядерная бомба сократила войну в Японии, она только спасает жизни. Он сказал с большой убежденностью: „Рассказать вам, что случилось на самом деле? Трумэн хотел применить бомбу не для того, чтобы закончить войну в Японии, а для того, чтобы показать, что у него есть бомба. Ученые были против ее применения; они были в ужасе, но ничего не могли поделать. С союзниками не советовались, их просто известили“. На мгновение он заглянул мне в глаза, а потом добавил: „Эйнштейн был моим другом. Я знаю!“
Швейцер, много читавший и думавший о радиации, заявил Макнайту:
«Успокаивающие статистические данные, выпускаемые учеными и государственными органами, сплошная ложь. Воздействие заражения уже сказывается на многих случаях неудачных родов».
«Первый важный шаг для Англии, — сказал Швейцер Макнайту, — порвать военные связи с США».
«Только так вы остановите поток ядерного оружия, которым вас в противном случае завалят. Освободившись, вы, может быть, сумеете восстановить свои индивидуальные человеческие права и вашу обычную человечность».
Однако, заканчивая беседу с журналистом, Швейцер грустно сказал ему: «Напишите вашу книгу, но будьте готовы к тому, что вы попадете в тюрьму. Это я говорю совершенно серьезно. Те, кто верит в этику, как Рассел, которого я хорошо знаю, никогда не бывают в почете. Их всегда преследуют...»
Видя насквозь слабоумную цивилизацию современного западного мира и продажность его прессы, Швейцер все-таки не мог усомниться в порядочности сидевшего перед ним человека. Макнайт не попал в тюрьму. Он написал все, что нужно было властям и конформистским массам.
Кроме журналистов, Ламбарене посещали просто поклонники ламбаренской больницы (они тоже писали отчеты), богатые странники и даже массовые туристы. Африканские путеводители упоминали теперь Ламбарене среди достопримечательностей континента — вслед за пирамидами и водопадом Виктория. Туристы, приезжавшие сюда, ожидали увидеть гигантскую фигуру Прометея, которого клюет орел или хотя бы «жареный петух». А видели старенького Геракла, который спокойно и с достоинством чистит авгиевы конюшни, повторяя единовременный подвиг юного Геракла ежедневно уже на протяжении полстолетия.