Сиамские близнецы

Сиренко Владимир Михайлович

— Мы, — Ванситарт подчеркнул голосом это «мы», имея в виду себя и Идена, — пойдем на все, чтобы не допустить новой войны. За нами мнение короля. Большинство парламента! Но, увы, существуют и другие, противоположные точки зрения. Якобы только война способна очистить мир от неугодных идей. Вы понимаете меня, сэр Ивен?

Ванситарт всегда с удовольствием беседовал с этим богатым русским эмигрантом — весьма образованным! — о политике. Аполитичность сэра Ивена хорошо известна, у него нет даже претензий к большевикам, очень милый, светский человек. Немного спортсмен, немного чудак, немного игрок, увлекается новаторской техникой. Но прекрасно

все понимает.

— Я боюсь, — продолжал Ванситарт, — что и в Москве задумываются о скором изменении в европейской расстановке сил. Испания… Как поведут себя русские? Мы имеем некоторые данные, и, боюсь, в результате некоторых действий Кремля температура англо-советских отношений опустится до нуля и ниже. Конечно, я делаю, что могу… Но Сталин вне моего влияния, — Ванситарт печально улыбнулся.

— И свои действия они наверняка прикроют красивыми лозунгами коллективной безопасности, — язвительно вставил Бобрищев.

Ванситарт заметил, что лицо Багратиони будто сковала ледяная маска. Литовцев вспыхнул, как девушка. Воцарилось неловкое молчание. Чтобы его как-то прервать, Багратиони пригласил гостей осмотреть его радиоустановку. Он уже продумал текст информации в Центр: «По данным Ванситарта, Великобритания станет продолжать и развивать политику невмешательства по отношению к гражданской войне в Испании в случае германской агрессии. По мнению Ванситарта, идея Судето-немецкой автономии, предлагаемая Конрадом Генлейном, есть прелюдия к возможному захвату Чехословакии Гитлером. Гиви».

— В основном я веду переговоры на ультракоротких волнах. С такими же любителями. Я уже говорил о мистере Чаррусе из Сиднея. Также я имею радиокорреспондентов в Японии, Аргентине, в Дании.

— А в России? — поинтересовалась леди Сарита.

Багратиони ответил ей грустной улыбкой.

Леди Сарита застенчиво посмотрела на мужа:

— Я никогда не видела, как работает радио. Обычно только слышишь…

— Минуту, — радушным жестом Иван Яковлевич пригласил леди Ванситарт подойти ближе к аппаратуре и включил передатчик…

Вечером Багратиони зашел в комнату дочери. Нина вышивала. Она подняла на отца ясные глаза.

— Папа, а как ты понимаешь, — спросила она, — что такое любовь, только настоящая?

Багратиони с трудом подавил улыбку. Сел. Ответить: «Не могу тебе сказать, ибо этот вопрос безуспешно решали и философы, и поэты, но так и не нашли однозначного определения» — значило бы не сказать ничего. В ее возрасте предпочитают нечто более конкретное.

— Дитя мое, любовь — это масса привходящих чувств, сложнейшая система отношений двоих, когда важно так много… Ты тревожишься за сестру?

— Да, наверное. Ведь это первая свадьба в нашем доме. И такая, такая… — она искала слова. — Полная тревожного смысла.

Багратиони вздрогнул. Что за пророчество в устах вчерашнего ребенка?

— Но я хотела спросить о другом. Как отличить любовь от увлечения?

— Наверное, исключительно опытным путем, — засмеялся Багратиони. — Но поскольку опыт может быть неудачным, советую не торопиться. Видишь ли… — Багратиони на минуту задумался. — Люди как книги. У каждого своя история — это судьба. У каждого свое содержание — его внутренний мир. Ты встречаешься с человеком, будто открываешь новый роман. Поначалу безусловно интересно все, как интересна любая новинка. А потом… Потом, когда ты много прочитаешь, становится ясно, бессодержательный ли это комикс или эпопея, каждая глава

которой захватывает все полней. Такую книгу ведь хочется перечитывать, возвращаться к ней, как ты, например, каждый год перечитываешь «Джейн Эйр». Так и в любви. Счастье любви, должно быть, в том, чтобы всегда и во всем быть захваченной любимым, поражаться неожиданным открытиям в нем, радоваться не увиденной прежде новизне, и при этом самой быть также интересной тому, кого любишь. Вот последнее — истинный труд души. Как труд писателя, это тоже творчество…

— Это все философия… — Нина тяжело вздохнула. — Но если развивать сказанное тобою… Вот Дорн — он как книга на непонятном языке. И словаря нет.

Багратиони насторожился. Дорн?! Только этого не хватало!

— Ты получила письмо от Дорна? — с наигранным безразличием спросил Иван Яковлевич. — Отчего ты не покажешь его мне? Наверняка он что-то написал и для меня.

Нина вколола иголку в шелк и принялась подбирать тон нитки к лепестку василька — она шила гладью.

— В том-то и дело, — сказала печально, — что от Дорна давно ничего не было. Последнее письмо пришло из Тетуана. А ты его видел.

«Видимо, — подумал Багратиони, — писать из прифронтовой полосы Дорн считает либо опасным (возможна перлюстрация), либо бесполезным (письмо может не дойти). Но нельзя же ему оставаться без связи. Центр должен что-то предпринять, послать связного, информация Дорна необходима республиканцам».

— И знаешь, папа, — не поднимая головы от рукоделия, проговорила Нина, — может быть, будет лучше, если ты сам станешь писать Дорну, а он будет отвечать прямо тебе? Я все-таки уже большая, и мне неловко, что ты можешь прочитать письмо, которое я пишу… как-никак… молодому человеку. И которое мне пишет молодой человек.

— Да? — Багратиони хотел перевести все в шутку, но ему вдруг стало страшно за дочь. «А кому в душе своей предназначает письма Дорн? Молодой девушке, готовой любить и стать любимой? Или только ее старому папе? — Багратиони хотел надеяться на последнее. Он помнил о Лоре Гейден. — Я не дам разгореться этому пожару», — решил. Упрекнул себя в эгоизме, но решил твердо. Даже порадовался, что сейчас Дорна нет в Лондоне. Хотя его отсутствие, чувствовал, сказывается на результативности работы.

XX

Дост снял часть коттеджа в деревушке неподалеку от Бордигеры. В Риме он выяснил, что мадам Картье, прожив недолго в пансионате для туристов, поехала в Сан-Ремо, ведь мадам интересуется цветоводством, а в Сан-Ремо как раз цветочная выставка.

Фрицу уже казалось, что его усилия похожи на поиски иголки в стоге сена. С того дня как он вылетел из Берлина, его преследовали неудачи. В лондонском аэропорту Доста задержали власти. Началось с претензий к паспорту. Но он понял, куда они клонят, после вопроса: «А не пытались ли вы принять британское подданство?» Дост сообразил и очень обстоятельно рассказал о своих попытках, особенно красочно вышла сцена объяснения с чиновником из Форин офис. Когда прибыл инспектор Маккенди из Скотланд-Ярда, рассказ пришлось повторить. Потом Доста до утра продержали в участке, наутро снова появился инспектор Маккенди, тяжело глянул, но паспорт вернул и молча указал полицейским в сторону летного поля. Через полчаса Доста посадили в первый отлетающий из Британии на континент самолет. Словом, барона Крюндера из Британии выдворили. Самолет летел в Гаагу.