Сибирь и каторга. Часть первая
Шрифт:
Образованию арестантской артели предшествуют торги, со всеми признаками этого обычного вида коммерческих операций. Торги производятся на отдельные статьи: 1) содержание водки, 2) содержание карт, съестных припасов, 3) одежных вещей и проч. (иногда в примечательной подробности). К торгам допускается всякий, без различия, но выигрывает только тот, конечно, у которого потолще других мошна, который сам бывал в переделках, а дело торговли ему и знакомое и привычное. Это большею частью люди бережливые, скопидомы, у которых замерзло в сердце всякое поползновение на соблазн, для которых и в тюрьме жизнь не беспорядочна, не разбита отчаянием, а несет те же живые струи и рисуется с теми же оттенками, как и жизнь на свободе. Бедняк и разочарованный на такое дело не пойдут, но не выпустят его из своих рук те, которые и на свободе маклачили торговлею и по этапам сумели уберечь и припрятать кое-какую копейку.
Откупные статьи поступают по большей части в одни-две руки, но, если идет большая партия (например, свыше ста человек), торги становятся дробными. В одни руки сдают право на содержание карт, костей, юлки и других игорных принадлежностей; в другие руки поступает торговля табаком, водкою и всеми возбуждающими сластями и удовлетворяющими наслаждениями; в
7
1 Закон ограничивает число людей в партиях во внутренних губерниях от 20 до 60 и в сибирских от 50 до 60, 100 и более. Между тем среднее число людей в партиях при еженедельной (50 раз в году) отправке по этапам бывало:
От Полтавы до Харькова — 30
От Харькова до Воронежа — 34
От Воронежа до Тамбова — 40
От Тамбова до Пензы — 43
От Пензы до Симбирска — 47
От Симбирска до Казани — 69
В Казани же присоединялась и московская партия (из ссыльных окрестных губерний), пополненная петербургскою (из арестантов финляндских, остзейских, литовских, псковских и олонецких). Московская (соединенная) партия росла так:
От Москвы до Владимира — 72
От Владимира до Нижнего — 80
От Нижнего до Казани — 85
В Казани, таким образом, собиралось уже 154 арестанта; в Дебесах (куда сходились из Вятской, Вологодской, Костромской, Оренбургской и других губерний) число ссыльных средним счетом бывало 171.
От Дебес до Перми — 178
От Перми до Кунгура — 182
От Кунгура до Камышлова — 189
От Камышлова до Тюмени — 194
От Тюмени до Тобольска — 220.
8
На те времена, когда по малолюдству партии не сладится откуп и не будет майданщика, обязанного оберегать арестантские удовольствия, запроданные на откуп, — на те времена карточные игроки на этапах защищались полтинником против унтер-офицера. За 10–15 коп. с майдана охотно берутся защищать игру часовые и тогда ведут подходы за себя против унтера. Впрочем, подробности тюремной жизни дадут нам дальше возможность объяснить этот вопрос в более полном оконченном и определенном виде.}
— Где же нанимают подводы?
— Сами этапные лошадей держат. Солдаты тем и живут, живут тем же и господа офицеры.
— Да справедлив ли этот последний сказ?
— На правду-то дело пойдет, так мы (арестанты) и ответить не знаем как, кто из нас лучше: те ли, кто водит, или те, что ходят. Под Казанью был этап и прозывался «пьяным»; пьяный и был: там спаивали все партии. В Енисейской губернии другой такой этап стоял и офицер жил. У него было пять дочерей, а при них он кабак содержал. Мы люди гиблые, а душа в нас все та же: на всякую сласть соблазнов не отняли и силушки не хватает сладить с духом.
Прислушайтесь!
"Вышли мы из Тобольского городу и не отошли верст десяти, слышим, кричит этапный, который шел с нами:
— Староста!
Подбежал к нему староста.
— Спроси партию, по скольку даст за статейные списки?
Спросил староста партию. Отвечают:
— Давай по пятаку с рыла.
— Мало, — отвечает, — пускай-де дают по гривне! — и отослал старосту.
Тот к артели.
— Давай по восьми копеек!
— Не берет — без запросу-де.
— Ну черт с ним, отсчитывай ему по гривне. Развязали мошны, отсчитали деньги, передали
старосте. Развернули нам бумагу и вычитали каждому — куда и как. А знаем, даром должен сделать; даром доведет до тех мест, кому какое уготовано. Надо бы было нам слышать это самое в приказе. Там не сказали, а тут зуд берет: всякому вперед знать о себе хочется. Всякому это лестно. Вот тут первый соблазн. Приказ сказывать должен, да захотел он, видно, помирволить офицеру; ин быть делу так! А бывало дело и не один раз бывало такое дело. Этапный начальник тоже человек бедный.
— То ли бывает! — говорили другие ссыльные. — И кто знает, с чего это: от того ли, что так подобает, или по какому по другому закону, — мы не домекались. А слыхали не раз, как звал офицер старосту и наказывал: "Староста! а что бы партии-то этапного начальника яичками попотчевать". Приходил староста в партию, объявлял:
— Можно! — сказывали и отбирали человек с десять, самых голосистых. Певуны эти шли по деревне, пели заунывную «Милосердную», на песню выносили яйца, а из яиц господин начальник яичницу себе стряпал и кушал в полное свое удовольствие".
Из дальнейших рассказов и расспросов мы узнаем, что с офицерами и другими провожатыми партия старается жить ладно и во всем им угождает. В свою очередь и офицер, глаз-на-глаз поставленный с преступниками, обязан мирволить и подлаживаться к общему тону арестантской артели, чтобы не лопнуло звено в казенной цепи и она не рассыпалась бы. Этапному офицеру сделать это нетрудно, потому что ему самому трудиться не надобно: до него все придумано, испробовано и подогнано в самую меру. Он сам искал этого места и получил его в награду за долгое терпение, как древний русский воевода, с тою же самою прямою целью. Обманывать и обманываться тут не для чего, дело всему миру известное. Малого ребенка об этом спросите и тот сумеет ответить. Тут чем ни замазывай, подгрунтовка сейчас окажется не тем, так другим краем. Инвалидные места в недавнюю старину тем и славились, что лучше крепостной деревни были. Хороши были инвалидные команды вообще, да и этапные таковы же в частности. Между тем нетрудно было распознать человеку, что вот и еще житейская задача — влачить и ладить утлое житейское судно свое между ножом и артельным полуштофом, между крупными ругательствами и десятком яиц за кротость нрава и уживчивость. Закон уступок не знает, на него надеяться нечего; если по закону: когда убежит поселенец — накажет солдата командир, но зато если убежит каторжный — военный суд как снег на голову. Опять же закон больше себя очищает, с силами твоими не всегда справляется; велит прилагать старание к поимке беглых и воров, которые укрываются вблизи дороги, или, по крайней мере, быть для них страшными своею деятельностью и поисками. Закон в то не входит, как приспособить желание его и где взять для исполнения его возможность, досуг и силы. Хорошенько поглядишь на дело и видишь, что жизнь дарит только две крайности: либо в стремя ногою, либо в пень головою; сегодня — деньги на приварок от артели из доброхотных подаяний, если дано ей посильное послабление, завтра — все в лес убегут, если нажил человек крутой нрав и натрудил сердце, а за то ему: лишение годового оклада жалованья, суд, клейменая отставка.
Вот те искусственные крепы, какими спутываются набалованные бродяжничеством и тюрьмою люди с теми людьми, у которых сердито сердце от житейских неудач, а пожалуй, и от той же забалованности. Арестанты забывают на время пути по этапам свою бродячую повадку; приставники, в свою очередь, должны поступиться кое-какими из своих личных прав. В итоге у тех и других выходила круговая порука, взаимное обязательство жить между собою мирно и ладно. Отсюда замечательная случайность: арестанты с этапов и с этапной дороги почти никогда не бегут. Бывают примеры, но очень редко, и те выпадают большею частью на Забайкалье, на места, соседние каторгам или на пустынные вроде стран Заленских; [9] а, кажется, чего бы легче и удобнее: у самой дороги такая лесная треща, что стоит вскочить в нее — с собаками не сыщешь, особенно если не зимнее время, не лежит снег глубокими сугробами, а стоит весна-красна или лето жаркое, трава-мурава шелковая, а промеж ней всякое коренье сладкое и ягоды рдяные. Стоит, сговорившись всем, крикнуть «уру», чтобы вся партия разом схватилась с места и брызнула, что вода из чана, в разные стороны. Что тут каких-нибудь 20–30 конвойных противу ста или попредстали принять могут? И на плечах-то у них старые кремневые ружья с осечкою. Да не в том дело.
9
Пустыни по тракту в Якутск и дальше до Охотского края и Камчатки с двумя винокуренными и одним солеваренным Охотским заводом издавна служили исключением для этого правила. В конце прошлого и в начале нынешнего столетия ссыльные организовались очень часто в большие разбойничьи шайки. В 1832 г. высшее правительство узнало, что при внимании конвойных в небольшом числе ссыльные делали побеги и производили грабежи, а потому указом 26 февраля установило на этом пространстве в 400 в. три этапа.
— Бежать с этапа невыгодно, — уверяли бывалые арестанты, — да и артель наша такого дела не терпит. Умелые начальники так сказывают: "Делайте, братцы, что хотите, а мне чтобы ни одного беглого в партии не было. Урвется который, всю партию к цепи прикую". А наложат цепь — для нашего брата ни в которое время хорошо не бывает. Летом эта цепь суставы ломает, зимою от цепи все кости ноют. На нашей партии один раз стряслось такое дело: наложили! На морозе цепь настыла, холоднее самого мороза стала, и чего-чего мы на переход-от этот не напринимались! Мозг в костях, кажись, замерзать стал, таково было маетно и больно, и не в людскую силу и не в лошадиную!.. [10]
10
Освобождали от каната, т. е. цепи железной, за 2 коп. с человека, каковые деньги удерживались из кормовых.
– У нас (говорили другие ссыльные) из нашей партии единожды бежал молодой да небывалый, горяченький. Екнуло сердце и суставы затрещали прежде времени. Думали: цепи не минуем, а зима во всей силе. Собрались мы в кучу, потолковали, померекали, пришли к начальнику: так, мол, и так, ваше благородие. А вы нам сделайте эту милость: пустите на поиски! Мы вам этого беглого сыщем, чтобы вам со счету не сбиваться и перед начальством своим не ответствовать.
— Ладно! — говорит.
Офицер был старый, свое дело знал, да знал он и нашего брата; чуток был на варнацкое слово. [11]
11
Варнацкое слово, варнацкая честь — условные названия хорошо известного сибирякам нового элемента в народном духе. Основание его лежит на тех же самых данных, какими руководствуются купцы, вверяя на честное слово, по одной накладной, товары возчикам, а смысл самих слов сделается окончательно понятным, когда обнажатся в последующих наших рассказах тюремные тайны. Слова варнак, чалдон — бранные прозвища, адресуемые сибирскими старожилами всем беглым из тюрем, с заводов и с мест поселения и водворения.
— Ступайте! — говорит и конвойных нам не дал. Пошли мы от своей артели, пошли на ее страх, сами из себя и сыщиков выбрали. В лесу сделали облаву. Проходили ночь, много утра, на другой день взяли. В полудень через сутки сошлись, где сказано, и к начальнику привели прибылого да новенького: бежал от нас молодой парень лет восемнадцати, а наши ребята старика сгребли, лет пятидесяти. Старик бродяга был, на бегах, а бродяг в сибирских лесах, что пня, не искать стать.
— Не того привели! — сказывает офицер.