Сибирь, Сибирь...
Шрифт:
Уже когда выбрали площадку в устье реки Солзан на юге Байкала, была возможность, к которой склонялся и сам министр лесной промышленности, перенести целлюлозный завод в Братск, где строилась ГЭС. Воспротивились проектировщики. «Мы за ценой не постоим!» — кажется, в те годы эту песню еще не пели на всех перекрестках, но дух витал. Рыба ищет, где глубже, проектировщик — где лучше. Разве сравнить Братск с Байкалом: там гнус, тайга, даль; здесь — картинность, омуль вместо камбалы, заряд бодрости. Уже одним именем своим Байкал вызывал энтузиазм и горение сердец, когда склонялись проектировщики над листами ватмана. И если придется ставить памятник конвою, добровольно взявшемуся сопровождать Байкал к месту его гибели, на первом плане должна быть волевая, готовая на любые сокрушения фигура главного инженера Сибгипробума Б. Смирнова; этот в развернувшейся дискуссии с защитниками озера вел себя по-сержантски и покрикивал на писателей и ученых как на новобранцев.
В 1958 году на месте будущего Байкальска появились строители. Стройку объявили ударной комсомольской. Чуть позже развернулись работы и на Селенге, где началось сооружение целлюлозно-картонного комбината. Недавно я наткнулся в одной из книг о Сибири на стихо-лозунг, который выставила тогда «ударная» и который грешно не привести: «Эй, баргузин, пошевеливай вал! Любуйся и силой и хваткой: мы строим завод и построим завод в широком таежном распадке!»
Какая там, к дьяволу, тайга! Самое райское было место неподалеку от железной дороги, в теплой солнечной долине небольшой речки.
Многое сейчас сваливается на заблуждения времени. Такая, мол, стояла на дворе эпоха, наэлектризованная переменами, покорительством: всеобщее опьянение общества от громких строек, обещающих благоденствие, «сплошная лихорадка буден», победные рапорты, цифры со все прибавляющимися справа нулями, порыв, энтузиазм, марширующие с комсомольских съездов колонны: «Едем мы, друзья, в дальние края…» — как было в этом повальном, беспрестанно подогревающемся праздничестве сохранить трезвую голову?!
Если так, кто мы в конце концов? Строевые единицы, готовые под команду чеканить шаг в любую сторону? Неужели века цивилизации не оставили в человеке памяти, которая подсказала бы, что всякий массовый психоз, называется он энтузиазмом или собственным именем, никогда ни к чему хорошему не приводил? Что для благоденствия требуется умная, осторожная и долговременная созидательность, а не атака с ходу? Что скрывать — это была война, еще одна гражданская война против собственных полей и рек, ценностей и святынь, которая, перекидываясь с местности на местность, длится до сих пор, и, как в любой войне, прежде всего гибло и гибнет в ней все самое лучшее.
Байкал долго пытались не отдавать, слишком дорог и почитаем он был в отечественных святцах. В 60-х годах общественное мнение после немалых сроков народного безмолвствования, в сущности, с Байкала и возродилось. Для отцов-командиров экономики первоначальный отпор явился неожиданностью, они привыкли, что любые их планы принимаются с непоколебимостью божественного начертания. И вдруг какие-то писатели, существующие для сочинения од, и ученые, также перепутавшие, для чего они существуют, потом смущенное ими простонародье начинают задаваться вопросом: не погубим ли мы Байкал? И договариваются до ответа: погубим. Это уж ни в какие ворота.
Методика борьбы со всякой ересью продолжала в то время пользоваться старыми рецептами. Секретарь Иркутского обкома партии П. Кацуба припечатал одного из смутьянов, никак не желающих угомониться, директора Лимнологического института Г. Галазия «пособником империализма». На восточном берегу Байкала секретарь Бурятского обкома А. Модогоев подхватил: Галазий, выступающий против Селенгинского комбината, — «враг бурятского народа». При этаких «заслугах» чуть раньше уповать было бы не на что и не на кого, да и от тех лет милостей ждать не приходилось, и, если Галазий уцелел, это говорит об определенной силе отпора, не соглашающегося с уготованной Байкалу участью.
Теперь уже единицы только помнят, что на солзанской площадке предполагалось поначалу ставить два завода. После первой волны протестов, пришедшейся на конец 50-х — начало 60-х годов, один из них от греха подальше переводится на Волгу. Для другого пришлось пересматривать проект и вычеркивать очистные сооружения заново. Без этих поправок любоваться бы нам сегодня не Байкалом, а той силой, которая сумела в считанные годы его погубить, если и с ними, с поправками, тяжело смотреть на происшедшие здесь перемены.
И еще была одна возможность отказаться от строительства и пуска целлюлозных комбинатов. В середине 60-х годов опять отчаянный всплеск протестов и призывы к образумлению. Одна за другой появляются статьи, очерки писателей Франца Таурина, Олега Волкова, Владимира Чивилихина с разоблачениями нечистой игры, которая ведется на Байкале, их поддерживают именитые академики А. Трофимук, В. Сукачев, С. Соболев, М. Лаврентьев из Сибирского отделения академии, а также академики П. Капица, А. Яншин, Б. Ласкорин и многие другие ученые.
Леонид Леонов в «Литературной газете»: «Сымем же шапки всенародно в тот пасмурный денек, когда хлынет туда, в эту чистейшую чашу, первая отрава…»
Михаил Шолохов на партийном съезде: «А может быть, мы найдем в себе мужество и откажемся от вырубки лесов вокруг Байкала, от строительства там целлюлозных предприятий?..»
Общественная обстановка снова оказалась накалена, оставить ее без внимания было бы слишком, и Госплан весной 1966 года создает правительственную экспертную комиссию с широкими правами и полномочиями, вплоть до вето на комбинаты.
Но… Госплан знает, кому поручить руководство комиссией.
Много позже, в 1985 году, ООН наградила специальной грамотой Академию наук СССР «за деятельность по охране жемчужины мировой природы — озера Байкал». Эту награду академик Н. Жаворонков должен отнести на свой счет, ибо в байкальских ученых баталиях в конечном итоге восторжествовало его мнение.
Итак, экспертную комиссию в 1966 году, когда в последний раз решалось, на что употребить Байкал, возглавил академик Н. Жаворонков, в помощники ему дали академика С. Вольфковича. Комиссия, не покладая умов и рук, трудилась три месяца и пришла к единодушному заключению: преступно затягивать окончание строительства целлюлозных комбинатов на Байкале. На совместном заседании коллегии Госплана, коллегии Госкомитета по науке и технике и президиума Академии наук Жаворонков, докладывая, поставил перед собой на стол три колбы — с водою из Байкала и с искусственно полученными сточными водами от двух комбинатов и предложил высокому собранию испробовать и отличить на вкус, где какая. Охотников не нашлось, Жаворонкову поверили на слово. Когда же академик Трофимук позволил себе усомниться в выводах комиссии, Жаворонков назвал его поведение «бестактным», «оскорбительным для членов комиссии, которая самоотверженно и бескорыстно, очень напряженно работала…»
Не согласился с комиссией и академик П. Капица, предсказавший в своем выступлении, что по чужеродности химического состава стоков «даже небольшое количество ядовитого загрязнения от целлюлозных комбинатов может вызвать полное нарушение биологического равновесия и совсем погубить чистоту озера».
Набрасываться на Капицу Жаворонков не посмел, но увел свой ответ в такие кругаля и туманы, из которых можно было понять лишь одно: все решено, спорить бессмысленно. Так оно и было. Кто-то пробовал заикнуться, что Америка, которую мы догоняем по супер-супер корду от этого самого супера успела отказаться и перешла на более прочную и экономичную искусственную нить. Последовало: был бы продукт — применение найдется.