Сибирь, Сибирь...
Шрифт:
Второе, вслед за голомянкой, чудо Байкала, которому обязан он своей исключительной чистотой, — рачок эпишура. Не быть бы Байкалу Байкалом без этого усатого веслоногого рачка, едва заметного на глаз, удивительно работоспособного и многочисленного, успевающего за год раз десять, а то и больше профильтровывать всю байкальскую воду. Этот чистюля не терпит ничего постороннего — выносится ли оно реками, выбрасывается ли с судов, терпит ли бедствие. Через два-три дня утонувшего в Байкале искать бессмысленно. Эпишура самоотверженно бросилась и на ядовитые сливы с целлюлозных заводов, но эта начинка оказалась ей не по силам, и она принялась гибнуть.
Науке не узнать никогда, сколько видов животных и растений водилось в Байкале в счастливые для него времена. Один за другим они начинают сейчас исчезать.
Только ветры все те же.
Как огромное животное, Байкал дышит глубоко, сильно и порывисто, то затихая, то с шумом и жадностью
Сарма — и речка невеликая в южной части Малого моря (между островом Ольхон и западным берегом), но срывающийся из ее узкой горловины ветер подобен обвалу. В старой дореволюционной лоции Байкала в поучительных целях говорится: «Этот ветер, особенно свирепствующий здесь в осеннее время, отличается не только своей ужасающей силой и продолжительностью (ветры свыше 40 метров в секунду, дующие в течение суток и более, здесь не редкость), но и тем еще, что он поднимает целые тучи водяных брызг, быстро обледеневающих в воздухе…» Сарма срывает и выбрасывает в море тяжелые карбасы, зимой по льду катит, пока не перевернет, куда ей заблагорассудится, машины; раскидывает с домов крыши. На ее гибельном счету много чего. После парусных судов, после дощаников и павозок, одномачтовых плоскодонных, как бы теперь сказали, плавсредств, которые брали на борт до 6 тысяч пудов груза и которые все равно становились добычей волн, вся надежда была на пароходы: уж эти выгребут против любого вала. Но перед байкальскими ветрами пасовали и они, обрубая канаты и бросая на произвол судьбы баржи с людьми и грузом. Только в 1902 году в Малом море — две крупные аварии пароходов «Потапов» и «Александр Невский» с сотнями жертв.
Добро бы одна сарма была такова, и добро бы, говоря о несчастьях, пришлось оглядываться лишь назад. Нет, и сегодня внезапно, без всякой метеосводки выбрасывающийся по речным распадкам с гор ветер способен натворить любые беды. А если один ветер подхватывается другим, а то и третьим, если учиняют они над Байкалом бешеную кутерьму с перекидывающимся со стороны в сторону напором, если вал начинает закручивать в пружину, тогда совсем «аминь». Но, как советовали в старину, «исчисление всех случившихся на Байкале с плавателями несчастий почти невозможно и было бы здесь неуместно» (журнал «Сибирский вестник» за 1821 год).
Но одну байкальскую «одиссею», вслед за этим журналом, стоит повторить, тем более что случилась она еще в XVIII веке, отстоящем от нас достаточно далеко. История эта небезынтересна игрой, которой, как кошка с мышкой, забавлялся Байкал с мореплавателями, и подробностями выпавших на их долю лишений.
Итак, «судно имело длины 11 сажен 2 с четвертью аршина, груз его составлял свинец, следующий из нерчинских в колыванские заводы… 31 июля оно достигло Байкала (из Селенги) и сильным ветром отнесено было с настоящего своего пути. 1 августа хотя и отправилось в дальнейший свой путь, но близ Песчаных мысов (это уже западный берег. — В. Р.) остановлено было безветрием. 2 числа у Голоустного зимовья судно сие встречено было опять противным ветром и из опасения сильной погоды удержано в отстое. 3 числа наступил попутный ветер (с потерянным ныне названием «обетонный». — В. Р.), и плаватели, вынув из воды причалы и кошки, спешили оным воспользоваться, но в то же время ветер усилился и судно залито было водою. 4 числа вода отлита и судно переведено на стреж, где в ожидании попутного ветра ночевали. 5 числа только успели пуститься в путь, как ниже Кадильного зимовья опять встретила горная погода, которою не только судно унесено было на середину Байкала, но и отшибло прицепленную к нему лодку. 6 числа направили путь к северо-западному берегу Байкала. Там в трех верстах от Песчаных мысов застигла горная же погода, унесшая судно к Посольскому монастырю (восточный берег), на так называемую Бабью каргу. Здесь стояло оно четыре дня, и бывшие на оном люди, по недостатку другой пищи, принуждены были довольствоваться оставшеюся квасною гущею. Напоследок, когда уже не стало и сей убогой пищи, то 11 августа решились, сплотя судовые весла, отправить на них трех товарищей в Посольский монастырь для испрошения в столь крайнем положении помощи. Посланные возвратились на отшибленной 5 числа от судна лодке, найденной ими в десяти верстах от монастыря. Они привезли хлеба пуд до трех и несколько рыб. Отсюда по наступлении попутного ветра отправились опять к Лиственничному мысу, но за три версты от оного встречены были столь крепким ветром, что оным сломлен сопец и судно унесено в Култук к речке Мишихе (крайняя на юго-западе точка Байкала. — В. Р.). Здесь плаватели провели семь дней в бедственном положении, питаясь единственно только кореньями растущего на берегу шиповника, отчего пришли все в крайнее изнеможение и некоторые подверглись болезням. Предвидя неминуемую для себя погибель, они собрали последние свои силы и, подняв парус не более как на сажень, пустились к Каргинскому зимовью. По прибытии туда судно их, разбитое волнами и во многих частях расконопатившееся, затопило водою, так что не было возможности оное отлить, и они должны были его притащить к берегу, где на 26 августа усилившеюся горною погодою совсем было оно разбито…»
Вот вам и озеро. Вот и предрассудки темных местных жителей, заклинавших путников, пускавшихся в дорогу по Байкалу, называть его не иначе как морем.
В 1860 году с потерпевшего аварию парохода «Наследник Цесаревич» люди успели перебраться на баржи, которые носило по Байкалу полтора месяца, пока не вморозило в лед. Прежде по малограмотному и суеверному состоянию общества каждый такой случай описывался в подробностях, ныне поохают, поахают и забудут.
«На Байкале дуют почти все крупные пади», — это-то немудрено, но слова эти, взятые из наблюдений О. К. Гусева, имеют уже диковинное продолжение. «На Байкале умеют дуть даже мысы и облака». Много раз я испытывал не просто дуновение от мысов, а прохватистый ветер, который исчезал, как только мыс оставался позади. Объяснение, оказывается, простое: воздух вокруг мыса нагревается неравномерно, и это приводит его в движение, отнюдь не слабое. Дуют облака — «воздух над озером, попавший в тень набежавшего облака, мгновенно остывает, тяжелеет и устремляется в сторону от теневого пятна, туда, где по-прежнему греет солнце» (О. К. Гусев).
А отштормит, отбушует Байкал, и опять тишь да гладь да Божья благодать, летом замрет в стеклянной синеве или заиграет слабым колышнем, будто ничего и не было, зимой при открытой воде о «былом» свидетельствуют сокуи — огромные и причудливые ледяные фигуры на камнях и кустах от наплесков. Замерзает Байкал поздно и, в сравнении с прошлым, все позже: в последние годы в южной части в конце января — начале февраля. Сто лет назад нередки были декабрьские замерзи. И уже с конца апреля лед начинает ломать и таскать по озеру, постепенно освобождая воду все дальше и дальше на север. И тогда собираются над нею все байкальские духи, добрые и не очень, и принимаются решать, кому в чей черед погулять на Байкале.
ИЗ «БАЙКАЛЬСКОГО ДНЕВНИКА»
27 августа 1988 г.
Начало экспедиции с Полом Уинтером, американским композитором, создателем экологического джаза. На Байкале он не первый раз, приезжал сюда и зимой и летом, и со своей концертной группой, и с американскими защитниками природы, из которых мне запомнился Марк Дюбуа, высокий решительный парень, удивлявший иркутян открытой при любых минусах головой. У себя на родине Марк Дюбуа известен тем, что, спасая от гидростроителей свою родную реку, приковал себя к скале и добился сначала интереса прессы, а потом и спасения реки.
Пол Уинтер собирается писать о Байкале большое произведение, в котором надеется на участие нерпы. Он использует в своей музыке природные шумы и голоса животных, на его саксофон отзывались киты и продолжали мелодию волки. На Байкале он надеется записать голос нерпы. И, конечно, окунуться в стихию Байкала не с туристского пятачка в поселке Лиственничном, куда партия за партией вываливают иностранцев, а вволю покачаться на нем, понюхать и послушать.
Для поездки мы арендовали у пароходства «Байкальский-3», внушительный буксировщик-теплоход, который больше десяти лет, пока строился БАМ, не знал от работы продыху. Теперь, когда бамовская страда прошла, приходится расплодившемуся байкальскому флоту караулить, а нередко и урывать друг у друга любое заделье, вплоть до извоза алкающих Байкала, таких, как наша, живописных групп.
Она живописна не столько составом, хотя и по этому разряду представляет нерядовое явление: среди нас четверо японцев, журналистов и сотрудников фирмы, которая выпускает диски Пола Уинтера; киногруппа из АПН, воспользовавшаяся оказией, чтобы поснимать Байкал и знаменитого композитора; московский друг Пола, пропагандист его музыки в нашей стране Борис Переверзев, а в Сарме, на родине упоминавшегося байкальского ветра, нам предстоит взять на борт Семена Устинова, иркутского ученого-охотоведа, знатока Байкала, без которого наше путешествие потеряло бы вполовину.