Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь
Шрифт:
Фигура юноши со сложенными руками выражала как будто стремительную готовность; стан наклонен; голые ноги твердо упираются пальцами; лицо, улыбающееся, мне показалось, лукавой усмешкой; черные стеклянные глаза, вставленные в глину, как будто смеются в своих узких прорезках. Лицо, руки и ноги у этой фигуры и сама она вся сделаны такими округлыми, как будто художник имел натурщиком ребенка; каждый палец на ноге имеет складки на составах, как это бывает у очень полных ребят; подбородок тоже пухлый, круглый, обрисовывающийся складками; рот полуоткрыт от усмешки; голова бритая; над ушами торчат завитки волос: это тоже прическа, ныне встречающаяся только на маленьких мальчиках; юноши ее уже не носят. Одежда на юноше короткая и плотно облегающая стан, хотя сзади и есть какая-то драпировка. Вокруг туловища обвивается проволока; представляет ли она будущую змею или стебель вьющегося растения, не узнала.
Фигура девушки, обращенная к юноше в 3/4 оборота, представляет совершенную противоположность ему. Там все – движение, здесь – покой. Фигура стоит прямо; приятное, спокойное лицо даже не улыбается, и черные, еще более узкие, чем у юноши, глаза смотрят спокойно. В выражении фигуры было что-то благосклонное и покорное. Руки приподняты, как будто в одной из них будет цветок, но они ни на что не указывают, а тонкие пальцы с длинными ногтями сохраняют полусогнутое положение. В этой фигуре тоже есть полнота, но она менее заметна; шея как будто тоньше, как привыкли видеть у статуй; фигура одета в платье, драпирующееся складками; башмаки на высокой подошве совершенно скрывают форму ноги; ясно, впрочем, что современного обезображивания ноги китайской женщины китайская скульптура не решается воспроизводить [139] .
139
Речь идет о т. н. «золотой лилии», или «золотом лотосе», как называли изуродованную ступню китаянки. В возрасте 4–5 лет четыре пальца ноги подгибались вниз и накрепко привязывались к ступне. В течение многих лет ребенок испытывает мучительную боль, но таким образом сохраняется размер ноги двух-трехлетнего ребенка, а ступня приобретает особую форму. Женщины бинтовали ноги всю жизнь. И всю жизнь ощущали тупую боль, которая уходила только в моменты, когда ноги разбинтовывали.
Искусство бинтования получило распространение со времен правления династии Сунь (960—1279). Согласно одной из версий, принц Ли Ю из династии Сунь, был без ума от маленького размера ноги. Он приказал построить большой цветок лотоса и заставил свою супругу Яо Нян бинтовать ноги так, чтобы они своей формой напоминали полумесяц. А затем по его настоянию, Яо Нян танцевала на цветке лотоса. (Примеч. ред.)
За этими фигурами был второй ряд фигур, старых, покрытых позолотой и украшенных разными подвесками и одеяниями. Только в правом приделе стояли две фигуры, покрытые не позолотой, а красками, и представляют они, кажется, не божества, а лица человеческие или, может быть, эмблематические; это фигуры старика и человека среднего возраста. Очень понравилась мне фигура старика; его худоба, анатомически верная, его морщины, чересчур правильные, как будто с помощью циркуля размещенные на лице, в то же время представляли большую натуральность; забываешь, что в натуре таких правильных морщин не встречается; рот, лишенный зубов, лысый череп, глаза, глубоко ввалившиеся, грудь с высоко выдавшимися ключицами, – все это были верно переданные атрибуты старости; мертвенный цвет кожи и некоторая безучастность в выражении лица довершали правдоподобность,
Между статуями, виденными мною в Китае и Монголии, здешние, по-моему, представляют значительные произведения китайского искусства. У них нет нашей реальности, т. е. художник не заимствует образцы из природы, а воспроизводит данную работу по традициям, усвоенным от учителя, тем не менее, вероятно, между китайскими мастерами встречаются иногда люди с художественным чутьем, которые время от времени видоизменяют традиционную фигуру к лучшему.
При снятии фотографии ламы недоумевали, что им делать; по лицам стариков, выглядывавших из-под пунцовых оркимджи (покрывал), видно было, что новшество это им не нравится; они сходились по два, по три, смотрели сурово, но не мешали; какой-то монах в новом желтом халате с очень умным лицом, очевидно, порешил не вмешиваться в наше дело и не помогать; он вышел из кумирни, затворил в нее двери и сел в стороне, в галерее. Толпа вокруг г. Скасси возрастала; но она была занята глазеньем и, кажется, не интересовалась тем, будут ли ее боги сняты, или нет. Что говорили китайцы, бывшие около нас, нам осталось неизвестным, но наш Тэн довольно смело подошел к кумирне, распахнул ее затворенные двери и стал запрещать ламам приближаться к ней, чтоб они не мешали работать. Снявши наружный вид, г. Скасси перенес камеру в храм и снял статую девушки при стечении такой же многочисленной и мешающей публики; молодые монахи никак не могли утерпеть, чтобы не пройти впереди объектива и не заглянуть в него лишний раз.
По окончании работы, г. Скасси поблагодарил ламу в желтом халате и пригласил его к себе на чай, взамен чего тот сам пригласил нас. Раскланявшись и оделив нищую братию чохами, мы оставили кумирню и опять вернулись в торговую улицу, по которой спустились к кумирне Шин-тун-сы. Она помещается в монастыре китайских хэшанов. Монастырь большой, просторный; кумирни его помещаются в больших белых каменных зданиях. По двору, окруженному кельями, везде мощенная плитою мостовая. Большие ворота с крытой галереей ведут с улицы во двор кумирни: по галерее ходит постоянно сторож и ударами в колокол с густым бархатистым звоном приглашает проезжающего под воротами к пожертвованию в пользу монастыря. Здания, стоящие среди двора, имеют два этажа и разделены арками; в нижнем этаже семь арок, в средней из которых двери, в остальных окна; над каждой дверью большая черная доска с китайскими надписями; арки отделены пилястрами, капители которых подходят под карниз и смешиваются с его узором, очень простым, как будто образовавшимся лишь от выступа кирпичей; медальоны с рисунками птиц, зверей и цветов; их – семнадцать на узкой стороне здания; на передней, значит, должно быть гораздо более; это единственная пестрота в этом здании; кровельные углы приподняты очень слабо; с них свешиваются колокольчики с приятным звоном, который производит ветер, раскачивая их.
Верхний этаж значительно меньше нижнего; стоя на дворе, не видишь его окон. Кровля сбоку покрыта цветным рисунком и зелеными арабесками. Весь стиль постройки значительно отличается от обычного в Китае, – нет пестроты, мелкой решетки, ничего игрушечного, все гораздо строже. За белыми зданиями в самом заднем конце двора находится медная кумирня, так называемая потому, что вся она сделана из меди. Она построена на террасе, может быть, отчасти и естественной, но, по всей вероятности, потом искусственно разработанной и нивелированной.
На узкую эстраду перед медной кумирней ведут две лестницы с каменными фигурами львов, обезьян и пр. Такие же перила окружают и самую эстраду, которая так высоко поднимается над уровнем двора, как наши балконы. Терраса, на которой стоит медная кумирня, возвышается еще над эстрадой на 1 1/2 метра, и с эстрады в дверь кумирни ведет крыльцо. В то время как я поднималась по ступеням крыльца, изнутри здания неслось монотонное пение, или, скорее, чтение монахов: кумирня, по-видимому, была наполнена ими, и я не решилась заглянуть в нее. Стены и крыша медной кумирни составлены из медных плит, которые были отлиты с рельефными украшениями.
Наружная сторона стен покрыта мелким рисунком; на внутренней стороне плиты покрыты бесчисленными изображениями будд, расположенных рядами. Вокруг крыши устроен балкончик. На эстраде перед входом в кумирню поставлены четыре небольшие медные башенки, на которых также отлиты фигуры будд, а также медная курильница. На одной из колонн поставлена золоченая статуэтка будды. По обе стороны медной часовни, симметрично, на одной с нею террасе стоят два одинаковые белые здания, совершенно того же типа, как здания, стоящие на дворе и уже описанные мною, но меньших размеров; с их верхних галерей перекинуты мостики к балкону, который окружает крышу медной кумирни. Сзади медной кумирни самый задний план террасы занят длинным двухэтажным зданием с галереей вдоль верхнего этажа. Все эти постройки, лестницы, балконы, перила, башенки в общем представляют очень красивое и симметричное целое. Выше всего этого поднимается гора, одетая зелеными деревьями, а на вершине горы видны красные и голубые стены и желтые крыши монастыря Пусыдян.
Китайские хэшаны, которых мы встречали на дворе этой кумирни, как показалось мне, значительно отличались от монгольских, с которыми я знакома была уже прежде. Монгольские монахи – это все добрые ребята, молодые, веселые, здоровые, вполне рассчитывающие на бесконечную доброту Шакьямуни, и потому не особенно строги и к себе. Не то, казалось мне, у китайцев: они смотрели сурово; молодые монахи отличались мертвенным цветом лица и задумчиво смотрящими глазами; монахи при виде нас не оставляли своих занятий или уходили внутрь келий; их серые халаты из какой-то жесткой, по-видимому, шерстяной материи также больше подходили к нашему представлению о монашестве, чем ярко-желтые или красные халаты монгольских лам с шелковыми кушаками и вышитыми кисетами. А может быть, я введена в обман, что китайские монахи изощрялись в лицемерии и ханжестве, монгольские же несомненно поискреннее и попроще.
И здесь нас окружала толпа, состоявшая, впрочем, только из монастырских рабочих да мальчиков, уже поступивших в духовное звание. Один из рабочих поразил меня своим костюмом: на нем был стеганый халат, составленный из лоскутков разных материй, что очень напоминало наши половики, тканные из ситцевых обрывков; на ногах его были сандалии совершенно особого покроя, какого я не видела прежде ни на Востоке, ни на рисунках; весь костюм его представлял массу труда и аккуратность и в то же время крайнюю бедность. Вид у парня был веселый, а когда он заметил, что я срисовала себе его сандалии, то разразился самым веселым хохотом и, как любезность, предложил мне плод цбаор (жужуб), который вытащил откуда-то из рукава.