Сибирочка
Шрифт:
Милый дядя! А я и не думала, что он так любит меня!
Он очень постарел и осунулся за ночь, и еще новая морщинка легла на его высоком лбу.
Я отвечала горячими поцелуями на его ласку. Потом чьи-то руки тихонько отвели меня от него, и я увидела перед собою приветливое, красивое лицо. Я с трудом узнала холодные, строгие
Нет, я положительно никого не узнавала в этот вечер. Даже Бавария – и та, мягко улыбаясь, подала мне руку и произнесла взволнованно:
– Ну вот, слава Богу, вы и вернулись, Елена!
– Вернулась на сегодня. Вечером я уеду снова, – произнесла я и помимо желания торжествующими глазами обвела окружающих.
– Куда? Как? Почему? – послышалось отовсюду.
Тогда Анна выступила вперед и объяснила, в чем дело.
Едва только она успела произнести: «Леночка моя сестра и останется жить с нами», – как вдруг громкое всхлипывание послышалось из угла залы:
– Бедный Пятница! Бедный Пятница! Где твой Робинзон?
Я сразу догадалась, кому принадлежала эта жалоба, и бросилась утешать бедного мальчика. Но вдруг что-то жалкое, маленькое, беспомощное и больное преградило мне дорогу.
– Лена, Лена! – вскричала Жюли, падая передо мною на колени. – Если ты уйдешь, Лена, я опять стану гадкая горбунья-уродка и забуду все то хорошее, чему научилась, глядя на тебя.
И она умоляюще складывала ручонки, вся дрожала от волнения, ловила мои руки и целовала их.
В одну минуту и мой милый Пятница очутился подле.
– Не смей уходить, Ленуша! Не смей уходить!.. Я люблю тебя… Я не пущу тебя, слышишь, не пущу!.. Умру с горя… У меня снова припадки начнутся… От тоски будут припадки, и я умру, – лепетал он сквозь слезы, бросаясь ко мне.
Ниночка, стоя подле матери, тоже кусала губы, глядя то на брата, то на сестру. Тогда Жорж подошел ко мне, легонько
– Ты, может быть, из-за нас и оттого, что мы тебя задирали, не желаешь оставаться и уходишь. Так, ей-богу же, я Нинку вздую, если она хоть раз тебя Мокрицей назвать посмеет, а если сам, то язык себе откушу – вот что. Ведь ты уезжать вздумала из-за наших щелчков. Остроумно! – И, не выдержав больше, он отвернулся в угол и захныкал не хуже Толи.
Я взглянула на дядю. Он смотрел на меня печальными, скорбными глазами и не говорил ни слова. Только руки его были протянуты ко мне и в глазах было столько мольбы, что я не вынесла больше.
– Я остаюсь! Я остаюсь с вами! – вскричала я не помня себя, обнимая зараз и дядю, и Жюли, и Ниночку, и Толю. – Я остаюсь! – рыдала я. – Я здесь нужнее… да, да, нужнее. И Жюли я нужна, и Толе, и всем… Прости, прости меня, Анна!
Молоденькая графиня приблизилась ко мне, обняла меня, и ее прекрасные глаза светились.
– Ты права, Лена, – произнесла она тихо, – у меня тебя ждет вечный праздник, а здесь ты должна быть утешением. Здесь ты нужнее. Я так и скажу папе. Иначе ты поступить не можешь. – И она протянула мне свою маленькую ручку.
– Спасибо, девочка, я глубоко ценю твою жертву, – произнес дядя и горячо поцеловал меня.
Тетя Нелли кивнула мне головой и произнесла ласково:
– Я и не думала, что Елена такой чудный, благородный ребенок.
Жюли душила меня поцелуями, в то время как просветлевший Толя кричал:
– Да здравствует Пятница! Да здравствует Робинзон!