Сибирская любовь
Шрифт:
– Вчерась спину на ночь ломило, а сегодня смазала барсучьим салом – так ничего, отпустило вроде, – ответила между тем Марфа и поставила перед братом горячую кружку. – Вот, выпей-ка!
– Чего это? – подозрительно спросил Иван Парфенович, брезгливо заглядывая в кружку, в которой исходила паром бледно коричневая бурда, с плавающими поверх бело-желтыми ошметками.
– Козье молоко с настоем зимнего боярышника на водке, ложка льняного масла, – охотно объяснила Марфа. – Разгоняет черную желчь, сердечную боль
– Небось опять странницы какие-нибудь нашептали, или, того хуже, эта дура Леокардия…
– Не гневи Бога, Иван! Странницы – святые люди, именем господним, молитвой искренней души врачуют, но врачевание тела – не их стезя. Средство это от хантов, а у них – от манчжуров и китайцев. Издавна так лечатся.
– Ну, ежели от китайцев, тогда давай, – подумав, согласился Иван Парфенович. – Слыхал я, что лекари у них мудрецы – не чета нашим коновалам…
– А чегой-то лешак этот от тебя вылетел, как ошпаренный? Чего ему надоти?
– Лешак этот – едва ли не самый грамотный и честный инженер в Сибири, – назидательно сказал Иван Парфенович. – А что о нем болтают, так это от того, что понятия нет. И ты мне тут бабью дурь в дому не разводи. Я его привечаю, и привечать буду. Сегодня вот жалованье ему повысил…
– А ты ему хоть раз в зенки-то глядел? Там же – камень все бесовский. Сглазит тебя…
– Сказал, Марфа, охолони! Не он меня, я его нынче обидел. Обидой лютою, незаслуженною…
– Это как же? Деньгами, что ли?
– Да нет. Деньгами он как раз не обижен и про то знает. А только место управляющего – его по праву. Лучше его никто за это не возьмется, и работу не наладит.
– Так и ставил бы его, коли так уверен. Зачем же всю эту мороку с Питербурхом затеял?
– Ох, Марфа! Коли б я мог! Но ты сама погляди – он же не только слова ласкового, улыбаться, и то не обучен. Пень лесной, и рожа – как у бабы каменной. Да и брат с сестрой у него идиоты, и отец был – пьяница. Сам-то умница. Но каков род? Как же я могу нашей Машеньке такое подсуропить?!
– Иван! Ты о чем болтаешь-то? Причем тут лешаковы брат с сестрой и Машенька? Какая связь?
– Ладно, Марфа, пустое, пустое… Ты поди, мне еще бумаги посмотреть надо, и подрядчики скоро придут… Спасибо тебе за снадобье манчжурское. Надобно оно мне, не то за грудиной так давит, давит…
– Отдохнул бы ты, Ваня, – почти ласково сказала Марфа. – Всех дел не переделаешь, всех денег под себя не возьмешь. Пете на жизнь хватит. Хлеб насущный у нас есть, кров тоже. Много ли нам с Машенькой надо-то? Отошел бы хоть на время, о Боге подумал, к святым мощам в монастырь сходил. Глядишь, и полегчало бы…
– Да ведь в делах-то, Марфа, и есть вся моя жизнь, – серьезно отвечал Иван Парфенович. – Я ведь пока кручусь, тогда и жив. А если не делать ничего, так хоть ложись и сразу помирай. В чем и обида моя – столько задумок
– Бесовщина все это, Иван! Бесы тебя крутят, вот что я скажу. Заказал бы молебен…
– Поди, Марфа, устал я от тебя! Поди! Да припасов прикажи изготовить, чтоб к пятничному собранию все обчество на славу угостить. Водки чтоб довольно…
– Иван! Пост ведь в пятницу!
– Поди, сказал!
Глава 10
В которой на сцену выходит старый карбонарий мсье Рассен. Горничная Вера читает Марка Аврелия. Софи покидает Петербург и в письме Элен Скавронской описывает свою вполне эзотерическую привязанность к родному городу. Здесь же мсье Рассен уходит со сцены, оставив, тем не менее, глубокий след в душе нашей героини
– Мсье Рассен! Проходите, что ж вы на пороге? Я вам рада, право, – Софи приветливо улыбнулась французу. – Небось, на Сережу жаловаться пришли? Угадала?
– Нет, Софья Павловна, не угадали. Я попрощаться зашел.
– Ах! – Софи вскочила с дивана, отбросила книжку, босиком пробежала к окну, прислонилась лбом к теплой латунной ручке. Смотреть в добрые печальные глаза француза было невмоготу. – Маман вас рассчитала? Я так и думала! Мне жаль, честное слово! Я люблю вас, и Гриша… Его ведь дома нет. Он так расстроится… И папа вас любил. Но все равно…У нас ведь теперь, вы знаете, денег нет… Как же вы…
– Да ладно обо мне, Софья Павловна, – мсье Рассен беззаботно улыбнулся. – Я, как говорят в России, тертый калач. Не пропаду. Вы-то как? Я слышал от прислуги об этом нелепом сватовстве. Бедняга Ираклий Георгиевич! Кто бы мог подумать, что он решится…
«Ну почему все его жалеют? – раздраженно подумала Софи. – Наверное, потому, что они сами старые. Но все равно – я здесь бедняга, а вовсе не он!»
– Вам, небось, сейчас кажется, что все от вас отступились…
– Ничего мне не кажется! – вздернула подбородок Софи.
– Подождите, Софи, не ершитесь так. Вспомните, я ж вас с детства знаю. Чего ж передо мной-то? Вы – чудесный человечек выросли, от вас искры летят, как от костра ночью, таких в нынешний век мало. Я вас люблю, и боюсь теперь, как бы вы впопыхах каких-нибудь глупостей не наделали.
– А вам – что ж до того? – Софи продолжала сводить брови и хмурить лоб, но на самом деле ей уже хотелось поговорить с французом. Он много ездил по миру, может, посоветует что дельное…
Мсье Рассен подошел поближе, осторожно тронул длинными мягкими пальцами подбородок Софи, развернул ее голову к себе, его теплые коричневые глаза, похожие на глаза большой охотничьей собаки, заглянули в глаза девушки.
– Софи, Софи! Признайтесь старому карбонарию, вы уж задумали что-то несусветное. Так?