Сибирская сага. История семьи
Шрифт:
Екатерина Ивановна была полькой и своего любимого старшего сына звала на польский манер – Петка. Сказать, что она его любила, – это слишком мало. Она его боготворила, беспокоилась о его здоровье, а он ей платил беззаветной сыновней любовью. В этой семье не стеснялись своих чувств, как в семье у Лины. Екатерина Ивановна не могла спокойно пройти мимо своих деток, чтобы не поцеловать, не погладить, не сказать ласкового слова. И к Машеньке она относилась так же. Для моей мамы это было так странно и непривычно! Но к хорошему привыкают быстро, да и сама Маня в душе была нежным, добрым и благодарным человеком. Она легко вписалась в атмосферу этой семьи, начала называть свекровь мамой и по утрам приветствовать поцелуем.
В это время Маня работала воспитательницей в детском саду. Там же
Случайно Маня обнаружила в доме швейную машинку, которой никто не пользовался. Она обрадовалась и начала «священнодействовать» – шить, перешивать старые вещи, украшать их вышивкой ришелье, очень модной в то время. Вязала кофточки, шарфики, шапочки детям. И взрослые получали от нее подарки. Маня успевала все, использовала каждую свободную минуту. Свекровь просто души в ней не чаяла, пела дифирамбы невестке всем, с кем встречалась, с гордостью демонстрируя ее изделия:
– Ах! Какая она у нас умница, красавица! У нее золотые руки!
Встретив Лину Ивановну, обнимала ее, целовала и эмоционально расхваливала Маню:
– Какая же вы молодчина, что воспитали такую дочь!
Лина Ивановна скромно наклоняла голову, смущенно улыбалась и ничего не отвечала. Думаю, она жалела, что Маруся ушла из дома, – шутка ли, потерять такую работницу, на плечах которой были и дети, и все домашнее хозяйство. Теперь все приходилось делать самой, и Лина очень уставала. За последнее время она как-то осунулась, поникла, ее прекрасные глаза потускнели, смотрели безразлично, иногда даже с иронией и насмешкой. Вечно в трудах и заботах, и никакого просвета ни сейчас, ни в будущем не просматривалось. Маня все это видела и понимала Лину Ивановну.
Моя мама с детства была человеком дела. Сочувствием ничего не исправишь, надо просто помогать. И она часто ходила к матери хлопотать по хозяйству. Не забывала приносить подарки, сделанные своими руками, или что-то из еды. Жизнь была трудной, голодной. Когда моего дедушку Евстафия Лукича выбрали председателем исполкома и назначили продуктовый паек, Екатерина Ивановна стала делить входившие туда продукты на две части, и одну часть мама уносила Лине Ивановне. Это стало правилом и для моего папы. Все последующие годы, до самой войны (и даже в войну!), где бы он ни находился, часть зарплаты посылал теще – даже тогда, когда его собственной семье приходилось туго. Извиняясь, он говорил моей маме:
– Машенька, ты выйдешь из положения, у тебя золотые руки, а там большая семья, им трудно.
Видимо, в той семье отчим за мужика не считался. Мама в такие минуты молча с укором смотрела на папу и думала: «Ну что с тобой поделаешь?» Сама же садилась за швейную машинку и шила, вышивала, зарабатывая на жизнь.
Папа любил встречаться со стариками – и с бывшими партизанами, и с казаками. Часто он собирал гостей, когда мама делала пельмени. Как же такое вкусное блюдо есть одним, без друзей! Папа покупал маленькую бутылку водочки – двести пятьдесят граммов, – мама подавала пельмени на стол, ставила около тарелок маленькие стопочки (хорошо их помню – когда я в детстве болела, мне давали в них микстуру). Разливали водочку, раскладывали пельмени. Старички неторопливо выпивали, степенно смаковали, нахваливая хозяйку. Затем начиналась беседа, продолжавшаяся до полуночи.
Когда папа ушел на фронт, связь со стариками продолжалась. Он писал им письма. Одно письмо у меня даже сохранилось – его привезла сестра бабушки, Степанида Ивановна Иванова.
Папины письма, которые мы с мамой бережно хранили, исчезли вместе с дорогими для меня вещами при переезде со Старого Базара на Правый берег в Красноярске в 1957 году. Я тогда училась в Красноярском медицинском институте и была на практике после четвертого курса, а мама и отчим Степан Егорович перевозили вещи. Им помогали соседи, и кто-то случайно или намеренно выкинул сверток с моими любимыми вещами, а может, прихватил себе. Исчезли картины моего отчима Павла Платоновича Градобоева, мои детские рисунки, фотографии, уникальные книги, патефонные пластинки. Я долго пыталась найти потерю, расспрашивала, просила, умоляла вернуть… Глухо. Все исчезло навсегда.
Тетерины
Очень интересна история образования семьи моих прадедушки и прабабушки с папиной стороны. Мама моего дедушки была татарка. Ее родители были богатыми людьми, владели большими участками земли, где паслись табуны лошадей и отары овец. В доме было много слуг, а на земле работали батраки, занимавшиеся земледелием, уходом за лошадьми и овцами. Прабабушка была любимым младшим ребенком, ни в чем не знавшим отказа, поэтому росла избалованной и своенравной. Девочка была очень красивая. Главным достоинством ее внешности были волосы – густые, черные, заплетенные в две блестящие, как змеи, косы до колен.
Когда девочка подросла, стали думать, за кого ее выдать замуж. Она же твердо заявила, что замуж не хочет, а если и выйдет, то только за того, кого полюбит. Родители негодовали. Однажды, после знакомства с очередным женихом, желающим получить руку и сердце богатой невесты, дочка устроила скандал. Ее наказали – заперли в комнате и не разрешали ни с кем общаться. Но это не помогло, и на некоторое время строптивицу оставили в покое. Почувствовав свободу, она жила не тужила до тех пор, пока отец не нанял к себе главным конюхом бывшего ссыльного. Молодой человек любил лошадей, к тому же жалованье было приличным, а он мечтал скопить денег и уехать из Сибири в Россию. Парень был очень хорош собой – с копной русых кудрей, голубоглазый, стройный, сильный. Посвистывая и играя плеткой, он с утра обходил свои владения и получал огромное удовольствие, наблюдая за прекрасными породистыми животными. Особо ценных лошадей он не доверял младшим конюхам, а занимался ими сам. Иногда они с хозяином объезжали молодых лошадей, приходя оба в восторг от этой работы.
Из окна своей светелки юная татарочка наблюдала за новым конюхом. Иногда, пробегая по двору, нарочно попадалась парню навстречу, цепко взглядывая в лицо. Никто не придавал этому значения. Как-то девушка гуляла в лесу, собирая малину, и увидела нового конюха – он вел лошадь в поводу, мурлыча себе под нос какую-то песенку. Девушка вздрогнула от неожиданности и все же решительно вышла на тропинку, загородив проход. Парень присвистнул, увидев перед собой молодую стройную татарочку с длиннющими косами и горящими черными глазами. Он и раньше ее видел, но не знал, кто она. Он подошел к девушке, погладил по голове, взял за подбородок, наклонился, чтобы поцеловать, и вдруг почувствовал крепкую оплеуху. В глазах сверкнули звездочки, а девушка исчезла так же неожиданно, как и появилась. Вот это да! Раздосадованный парень вернулся в конюшню. До вечера он то и дело трогал место, куда пришелся удар. Такого отпора от девушек он еще не встречал!
Но прошла неделя, и он забыл про это неприятное событие. Однажды он, как обычно, прохаживался по конюшне, останавливаясь возле своих любимцев и разговаривая с ними. И вдруг почувствовал, что рядом кто-то есть. Огляделся – никого. Спросил: «Кто здесь?» Ответа не было. Так продолжалось несколько дней. Наконец парню надоела эта слежка. Он встал посреди коридора, проходившего между лошадиными денниками, и громко сказал:
– Хватит играть в прятки! Выходи или я тебя выгоню кнутом!
Каково же было его удивление, когда из одного из денников вышла та самая татарочка, которую он встретил в лесу! Некоторое время она стояла неподвижно, потом подбежала к нему, схватила за полу куртки, сильно притянула к себе и поцеловала в губы. Глаза ее сверкали, щеки горели румянцем. В следующее мгновение она исчезла так же стремительно, как и появилась. Ошеломленный парень застыл столбом, а опомнившись, произнес вслух: «Ну и дела! Что это за видение и откуда оно?» Он никому ничего не сказал о происшествии, но все же стал оглядываться и прислушиваться, когда оставался один. Однако больше «видение» не появлялось.