Сиблаг НКВД. Последние письма пастора Вагнера. Личный опыт поиска репрессированных
Шрифт:
Прошло чуть больше месяца – и в почтовом ящике лежал конверт: архивная справка и копии материалов дела Александра. Копии основательно «замаранные». Все фамилии, кроме фамилии Вагнер, были закрыты (стр. 70–79).
Логика «вымарывания» фамилий не ясна мне до сих пор. Видимо, степень «секретности» зависит от конкретного управления и сотрудников. Довольно часто я получал материалы с полностью открытыми данными, включая фамилии работников НКВД, – и это абсолютно правильно. Согласно законодательству об архивной работе, есть срок давности защиты персональных данных: любая информация, если ее не засекретили специально (решением комиссии), должна быть открыта по прошествии 75 лет. Но на практике так происходит далеко не всегда.
В деле Александра была закрыта фамилия второго подследственного. Как я понял, они были старыми друзьями, дружили около двадцати лет. Этот
С неизвестным «подельником» они подружились еще в селе Красный Яр, где Александр Вагнер с женой жили до переезда в Саратов. В Красном Яре Александр тоже работал учителем. На форуме Wolgadeutsche.net (этот форум – очень полезный источник информации для всех, кто интересуется историей поволжских немцев, и место общения увлеченных и отзывчивых людей) [12] мне удалось найти фотографию учеников сельской школы, сделанную в 1928/29 учебном году. В центре снимка – Александр.
12
Geschichte derWolgadeutschen – http://wolgadeutsche.net/
Что я узнал, прочитав дело? К моменту ареста Александр уже десять лет жил в Саратове, работал директором и преподавателем немецкого языка в немецкой школе на Дегтярной площади. Его общий учительский стаж составлял 82 года. Помимо учительства занимался музыкой, был дирижером народного оркестра.
Женат он был на Марии Давыдовне, в девичестве носившей фамилию Эмих. Она была младше его на двенадцать лет и тоже работала учителем в школе. Детей у них не было.
Судя по материалам допросов, дома у Александра и Марии часто собирались друзья и коллеги. Играли в шахматы, слушали радио, говорили на различные темы, обсуждали обстановку в стране. Следователь НКВД, который вел дело, превратил эти посиделки в своих протоколах в «антисоветскую фашистскую повстанческую группу».
Меня поразила «театральность» первого допроса Александра. Будто некий ритуал, от которого нельзя на шаг отойти. Потом – с незначительными вариациями – я встречал такое и в других делах. Единственный вопрос: «Вы арестованы за контрреволюционную деятельность. Признаете вы себя в этом виновным?» Ответ: «Нет, не признаю». Допрос окончен. Позже на лекции сотрудников проекта «Открытый список» я услышал интересный пример. Встретив один из протоколов подобных допросов в Государственном архиве РФ, исследователи обратили внимание на указанное в документе время: допрос начался около полуночи и закончился в районе четырех часов утра. Можно себе представить, что могло скрываться за этой парой коротких строк.
Александр быстро сдался. В деле есть два «чистосердечных признания», в которых он раскаивается в своих антисоветских взглядах и говорит, что «к своему стыду и позору, в последние годы поддался антисоветским настроениям» и теперь ему стало ясно, что он «встал на путь фашистов». Полтора года спустя мне удалось найти и получить в собственность его фотографию периода следствия, сделанную в тюрьме № 2 города Саратова, – и я понял все об этих признаниях. С казенной фотокарточки «анфас-профиль» на меня смотрел старый, осунувшийся и измученный человек. Когда Александра арестовали, ему исполнился уже 51 год. Жена в многочисленных запросах и прошениях писала, что он сильно болен. Неудивительно, что в ужасающих условиях тюрьмы его хватило ненадолго. Он был обычным человеком, который вряд ли мог себе представить, что когда-то окажется в подобной ситуации. Обычный человек не должен быть героем. Не должен быть готов к борьбе за трезвый рассудок в условиях голода, грязи и постоянного унижения человеческого достоинства. Это все – удел людей, сознательно идущих на риск, пестующих в себе эти качества задолго до того, как они могут понадобиться. Престарелый учитель и музыкант Александр таким не был.
Он предстал передо мной пожилым интеллигентом, до смерти напуганным, но сохраняющим надежду на то, что это все ошибка и во всем разберутся, надо только сказать правильные слова. Такие мысли часто встречаются на страницах воспоминаний и мемуаров – распространенное заблуждение «случайных» узников ГУЛАГа.
Почерк следователя был торопливым и неаккуратным, читался непросто. Я в очередной раз просматривал документы, вчитывался в текст – и вдруг взгляд «запнулся» о непонятное слово. Попробовал перечитать еще раз – не получается.
Помочь мне с поисками я попросил на том же форуме, посвященном немцам Поволжья. Нашел исследователя – Александра Винтера, который занимается историей образования в Поволжской республике, – и рассказал ему, что знал. Очень скоро он прислал краткую справку об учителе из Красного Яра Александре Андреевиче Лихтнере – очень талантливом педагоге и музыканте, чья фамилия встречается в нескольких воспоминаниях. Я моментально обнаружил его в базах репрессированных. Год рождения – 1879-й, уроженец села Красный Яр, учитель, проживал в городе Ворошиловске. 28 февраля 1938 года – уже после официального завершения Большого террора и после ареста и осуждения сына – его арестовали и расстреляли.
В справке была информация о составе семьи учителя Лихтнера. Один из сыновей – Виктор, 1901 года рождения. После «вымаранных» из дела Александра Вагнера фамилий указан именно этот год. Все совпало. Так в базах репрессированных появилось еще одно имя: Лихтнер Виктор Александрович, врач-офтальмолог, 37 лет. Расстрелян 15 октября 1938 года в городе Саратове. Реабилитирован 8 июля 1957 года за недоказанностью обвинений, справка об этом отправлена его брату.
На последней странице следственного дела Александра я нашел копию письма его жены, Марии Давыдовны. Она жила в городе Копейске Челябинской области (попала туда, скорее всего, тоже не по своей воле – поиски в этом направлении я сейчас веду) и писала в НКВД, просила рассказать о судьбе мужа. Последнее письмо от Александра она получила 1 октября 1945 года. Обратный адрес на этом письме был следующий: Соликамск, а/я 244.
Этот адрес – абонентский ящик 244 – я обнаружил в справочнике «Система исправительно-трудовых лагерей НКВД», составленном «Мемориалом» [13] . Усольский исправительно-трудовой лагерь Молотовской области (сейчас – Пермский край), печально известный Усольлаг. Один из страшнейших по условиям жизни и проценту смертности лагерей в системе ГУЛАГа. Я должен был узнать, почему не вернулся Александр и что с ним произошло.
Из Информационного центра МВД по Пермскому краю мой запрос перенаправили по месту хранения информации – в Отдел информационно-архивной работы ФКУ ЦИТОВ ГУФСИН России по Пермскому краю в городе Соликамске. Из этого отдела со сложным и длинным названием мне написали: материалы дела в отношении Александра Богдановича Вагнера на хранении есть, но предоставить их мне не могут. По причине того, что они засекречены.
13
Система исправительно-трудовых лагерей в СССР, 1923–1960: Справочник / О-во «Мемориал», Гос. архив Рос. Федерации; сост. М. Б. Смирнов. – М.: Звенья, 1998. С. 491.
Тогда я не очень разбирался в законах, но понял, что здесь что-то не так. Человек давно реабилитирован, а дело до сих пор засекречено? Пришлось понемногу знакомиться с законодательством в области архивной работы. Убедившись в том, что никаких оснований для сохранения секретности нет, я начал переписку с Соликамском. Оттуда писали, что у них работает специальная комиссия по рассекречиванию, которая планирует в 2017 году рассмотрение дел только за 1937 год. Мне до сих пор интересно, как давно начала работать и сколько всего успела рассекретить дел эта комиссия, если к 2017 году добралась только до 1937-го? В очередном письме я попросил считать его официальным заявлением на рассекречивание дела Александра Богдановича Вагнера, и получил ответ: заседание комиссии по моему вопросу назначено на IV квартал 2017 года. Учитывая новогодние праздники, я поставил «напоминалку» в планировщике на февраль 2018 года. Это был первый опыт такой долгой переписки с ведомствами. Я начал понимать ритм поисковой работы. Это будет не «спринт», а «марафон», и надо запасаться терпением.