Сицилиец
Шрифт:
Но когда Пишотта пришел к дядюшке Пеппино, старый возчик поздоровался с ним холодно, не как всегда. Уж не подозревает ли его старик? Наверное, он заметил, что в городе необычно много карабинеров, и с безошибочной сицилийской сверхинтуицией сложил два и два.
Пишотта встревожился. И его пронзила страшная мысль. Что, если мать Гильяно узнала, что ее любимый Аспану предал ее сына? Что, если она плюнет ему в лицо и назовет его изменником и убийцей? Они же плакали вместе, обняв друг друга, и он поклялся защищать ее сына, а потом поцеловал ее. И этот поцелуй оказался поцелуем Иуды. Ему захотелось убить старика, а потом убить и себя.
— Если ты ищешь Тури, — сказал дядюшка Пеппино, — то он был здесь и ушел.
Ему вдруг стало жаль Пишотту. Он был белый, как полотно, и с трудом дышал.
— Выпьешь немножко анисовой?
Пишотта покачал головой и направился к выходу. Старик окликнул его:
— Будь осторожен, в городе полно карабинеров. Пишотта похолодел от страха. Каким надо быть дураком, чтобы не догадаться, что Гильяно почует западню. А вдруг он уже понял, кто предатель?
Пишотта выскочил из дому и кружным путем выбежал на тропинку, которая должна была привести его к месту встречи, оговоренному на случай провала, — акрополю Селина в городе-призраке Селинунте.
Яркий свет летней луны серебрил развалины древнегреческого города. Среди этих развалин на полуобвалившихся ступенях храма сидел Гильяно и думал, как он будет жить в Америке.
Ему было необычайно грустно. Белые мечты рухнули. Когда-то он был полон надежд на будущее, которое всегда связывал с будущим Сицилии, безгранично веря, что ничего с ним не случится. Столько народу любило его. Раньше он был их благодетелем, теперь, казалось, приносил им одни несчастья. Сам не зная почему, он чувствовал себя одиноким. Но ведь с ним по-прежнему был Аспану Пишотта. Придет день, и они вместе возродят былые идеалы и мечты. В конце концов, начали-то все они.
Луна скрылась, и древний город погрузился в темноту; теперь его развалины казались скелетами на черном полотне ночи. В этой тьме послышалось шуршание мелких камушков, и Гильяно снова перекатился за мраморные колонны, держа наготове автомат. Луна безмятежно выплыла из-за облаков, и он увидел посреди окруженной развалинами улицы, которая вела от акрополя в глубь города, Аспану Пишотту.
Пишотта медленно шел по усыпанной камнями дороге, зорко всматриваясь в темноту, шепотом окликая Тури. Гильяно подождал, когда Пишотта пройдет мимо, и вышел из-за колонн.
— Опять я выиграл, Аспану, — сказал он: так они играли в детстве. К его удивлению, Пишотта, вздрогнув от страха, резко обернулся.
Гильяно опустился на ступени и положил автомат рядом с собой.
— Посиди немного, — сказал он. — Ты, наверное, очень устал, да к тому же, кто знает, может, нам и не придется больше поговорим вот так, наедине.
— Поговорим лучше в Мадзара-дель-Валло, там безопаснее, — сказал Пишотта.
— У нас еще есть время, а тебе необходимо отдохнуть, иначе опять будешь харкать кровью. Ну же, садись. — И Гильяно указал на верхнюю ступеньку.
Он увидел, что Пишотта снимает с плеча автомат, и подумал, что тот хочет положить его на землю. Гильяно поднялся и протянул руку, чтобы помочь Аспану взобраться по ступенькам. И тут понял, что друг прицеливается в него. Он застыл, впервые за семь лет застигнутый врасплох.
А Пишотта от ужаса, что Гильяно станет сейчас его расспрашивать, совсем потерял способность соображать… Больше всего он боялся, что Гильяно скажет: «Аспану, брат мой». Этот страх и побудил Пишотту нажать спусковой крючок.
Пули оторвали у Гильяно кисть, изрешетили его тело. Пишотта в ужасе смотрел на дело рук своих и ждал, когда рухнет Гильяно. А Гильяно, истекая кровью, стал медленно спускаться по ступеням. Суеверный страх погнал прочь Пишотту, и он увидел, как Гильяно побежал за ним, а потом он увидел, что Гильяно упал.
А Гильяно казалось, что он еще бежит. В его голове все смешалось: ему виделось, что они с Аспану бегут по горам, как семь лет назад, — из древних римских цистерн струится вода, его опьяняет аромат незнакомых цветов, они пробегают мимо статуй святых в часовенках — и он крикнул, как тогда: «Аспану, я верю», а верил он в свою удачу, в любовь и преданность друга. Он так и не узнал о его предательстве и о своем последнем поражении: смерть милостиво избавила его от этого. Он умер, досматривая свой сон.
Аспану Пишотта мчался не останавливаясь. Он пересек поле и выскочил на дорогу, ведущую в Кастельветрано. Показав специальный пропуск, он прошел к полковнику Луке и инспектору Веларди. Они-то и распустили слух, что Гильяно попал в западню и был убит капитаном Перенце.
В то утро, 6 июля 1950 года, Мария Ломбарде Гильяно встала рано. Ее разбудил стук в дверь; муж пошел открывать. Вернувшись в спальню, он сказал ей, что должен уехать, возможно на весь день. В окно она увидела, что он сел на повозку дядюшки Пеппино, запряженную ослом, ярко разрисованную по бортам и на спицах колес. Может, есть вести от Тури, может, он уже уехал в Америку, а может, случилось что-то неладное? Она почувствовала, как извечное беспокойство перерастает в панический страх, не дававший ей покоя все эти семь лет. У нее все валилось из рук; убрав дом и приготовив овощи на день, она открыла дверь и выглянула на улицу.
Никого из соседей на виа Белла не было видно. Дети и те не играли. Многие мужчины сидели в тюрьме — их подозревали в оказании помощи отряду Гильяно. А женщины были чересчур напуганы и держали детей дома. В обоих концах виа Белла дежурили взводы карабинеров. Вверх и вниз по улице маршировали патрульные с винтовками на плече. Она увидела солдат и на крышах. Перед домами стояли военные джипы. Вход на виа Белла со стороны казарм Беллампо был перекрыт бронетранспортером. В Монтелепре находилось две тысячи солдат полковника Луки, и они восстановили против себя всех жителей городка: приставали к женщинам, пугали детей, издевались над мужчинами, которым удалось избежать тюрьмы. И все эти солдаты явились сюда, чтобы убить ее сына. Но он уже в Америке, на воле, а со временем и они с мужем поедут к нему. Там они смогут жить не боясь.
Она вернулась в дом и нашла себе занятие. Вышла на балкон с задней стороны дома и стала смотреть на горы. С этих гор Гильяно в бинокль наблюдал за их домом. Она всегда чувствовала, что он — рядом, а сейчас почему-то такого чувства у нее не было. Значит, он в Америке.
Раздался громкий стук в дверь, и она замерла от ужаса. Потом медленно пошла открывать. В дверях стоял Гектор Адонис — таким она еще никогда его не видела. Небритый, с растрепанными волосами, без галстука. Рубашка под пиджаком была мятая, воротник — грязный. Но больше всего ее поразило лицо Адониса. Оно все сморщилось от безысходного горя. Глаза его были полны слез. Из груди Марии Ломбарде вырвался сдавленный крик.