Сидр для бедняков
Шрифт:
Все десять лет своей жизни кронпринц провел в ожидании, но по-прежнему оставался толстеньким и неповоротливым, а тот момент, когда он станет наконец стройным и сильным — про себя он называл это взрослостью, — не приближался ни на шаг. Он уже догадывался, что возвышенность его мечты прямо пропорциональна глубине его беспомощности; так оно и будет, пока на смену вековому, как ему казалось, прозябанию не придет хоть один год радости.
Он сидел на заднем сиденье отцовского «студебеккера» образца 1951 года и ждал, уже больше четверти часа ждал, когда придут отец, тетушка, дядя Йооп и Мартышка. От скуки ожидания уголки его рта уныло опустились. Отопление не включили, и ноги у него стали синими и пятнистыми, точно кровяная колбаса. Никак не выпросишь у мамы длинные брюки. Неужели она надеется
Несмотря на холод, он приоткрыл окошко, чтобы впустить свежего воздуха. На улице было тихо, лишь глухо шумел дождь. Капельки замерзали, едва достигнув земли, поэтому и деревья и стены были черные и блестящие. Наконец входная дверь открылась, но в тишине и голоса людей звучали приглушенно. Послышался голос матери. Видно, она встала, чтобы помахать им на прощание.
— Будь внимателен, пожалуйста, на дороге так скользко! И кланяйся дедушке. Скажи, я непременно приеду, как только буду в состоянии. Да, Каролина, не забудь…
Дальше он не разобрал. Зато услышал, как отец велел Мартышке поторопиться. Потом засмеялся дядя Йооп. А тетушка вдруг сказала:
— О, как бы я хотела…
Но тут дверь опять захлопнулась, и опять стало совсем тихо.
Все десять лет своей жизни кронпринц в отличие от других детей рос больше вширь, чем в высоту: голова, плечи, живот, руки — все у него было круглое. Из-за этого ему, например, не удавалось стремительно броситься навстречу летящему мячу и точно направить его в ворота, и даже сам себе он не нравился. Сидячее положение более всего соответствовало его комплекции. Потому-то чаще, чем следует в его возрасте, он задумывался над такими вопросами, как время, жизнь, продолжительность жизни, отношения между людьми… Но при этом кронпринц был все же достаточно высок, чтобы дотянуться до незрелого плода древа познания, а именно неудовлетворенности, и так как этот плод был первым и пока что единственным, то он и съел его вместе с сердцевиной и прочим. Ну почему никто не догадывается, что он — кронпринц? И почему он должен быть десятилетним ребенком, и к тому же до смешного толстым? Почему?
Однажды он видел сон, который показался ему слишком прекрасным, чтобы хоть чуточку усомниться в его достоверности. Как-то в полдень, когда в доме никого не было, лежал он, растянувшись на полу гостиной, и скучал и вдруг обнаружил, что одна панель обшивки возле камина резче очерчена по краям, чем другие. Позже он не мог вспомнить, приснился ли ему вещий сон до или после того, как он это обнаружил. Во всяком случае, панель и в самом деле выделялась, так как на нее падала густая тень от камина. Мальчик толкнул ее: и вправду дверь. За дверью была крутая лестница, ведущая куда-то в мрачную глубь. Кронпринц — тогда его еще звали просто Эрнст — спустился по лестнице, сначала осторожно, боясь оступиться, а потом чуть не на крыльях и оказался в пространстве, со всех сторон окруженном тьмой, в светлом пятнышке среди ночи, уходящей в бесконечную даль. Перед ним сидел старик с большим носом. Из ноздрей у него росли длинные седые волосы, а вокруг черепа шла узкая, сизого цвета полоска, точно след от короны. Он поманил Эрнста к себе. С каждым шагом мальчика тьма подступала все ближе, освещенное пространство все уменьшалось. Эрнст заколебался, но старик ободряюще кивнул ему. На коленях у него на бархатной подушечке лежала корона. Эрнст подошел и покорно опустился на колени у ног старика, будто заранее знал, как здесь следует себя вести. Старик был ужасно дряхлый, руки у него дрожали, глаза были совсем пустые. «Держи ее крепче, Эрнст, — сказал он. — Иначе она исчезнет, как только ты проснешься». Кронпринц чувствовал, что новый головной убор сползает ему на уши, но ничего, со временем будет впору. Кольцо тьмы сжималось вокруг них. Корона была золотая, гладкая, приятная на ощупь. Становилось все темнее, и кронпринц до того крепко вцепился в корону, что побелевшие костяшки пальцев одни только светились во мраке. И все-таки, значит, недостаточно крепко, потому что, когда он проснулся, в руках ничего не было.
Этот сон не выходил у него из головы. Скорее он готов был признать, что упустил корону по собственной оплошности, нежели согласиться с общепринятым мнением, что сны — это чепуха. Просто он был слишком нетерпелив, слишком хотелось ему побыстрее проснуться, а нужно было пройти весь обратный путь сквозь тьму, подняться ступенька за ступенькой по крутой лестнице и бережно доставить корону в прозаические будни гостиной. Но его застали врасплох, потому он считал, что имеет право еще на один шанс. И вот этого-то шанса он упорно ждал.
Стук дождевых капель, постепенно усиливаясь, стал просто невыносимым. Казалось, он громко отсчитывает время. Воображалы эти взрослые! Думают, раз он ребенок, значит, можно нетерпеливо отмахиваться от него и вообще с ним не считаться. За свою жизнь он вынес немало обид. Но ничего не поделаешь, остается только угрюмо ждать, когда он наконец станет взрослым — почему-то это было ему абсолютно необходимо. И снова, воспользовавшись его одиночеством и скукой ожидания, в мысли кронпринца нахально влез молодой человек по имени Лангёр. Как может взрослый так небрежно валяться на софе? А губы денди змеятся хорошо знакомой улыбкой — единственно доступное ему выражение лица.
К машине бежала худенькая девочка лет восьми. Она оскальзывалась на каменных плитах дорожки и угловато подпрыгивала, перескакивая опасные места, грозившие испачкать ее белые лаковые туфли и белые гольфы. На носу у нее были очки, а щеки густо нарумянены. На тонких детских губах карминного цвета помадой была нарисована вторая пара губ, причем верхняя доставала до носа. На руке у девочки висела сумочка, расшитая желтыми, темно-голубыми и перламутровыми бусинками. При каждом прыжке сумочка на полметра взвивалась в воздух. Звали девочку Мартышка. Десять раз на дню носилась она по лестнице вверх и вниз, но картина ни разу не привлекла ее внимания. У нее хватало своих забот — куклы Перке и Йоханнеске постоянно писались в постели, поэтому была уйма стирки, да еще надо было их кормить, а они вечно капризничают…
Нетерпеливо притопывая, девочка забарабанила в стекло.
— Эрнст, Эрнст, открой. Дождь идет!
Кронпринц не спеша, с недовольным видом исполнил ее просьбу.
— Подвинься, Эрнст. Да подвинься же!
Мартышка взобралась на сиденье, но ноги ее не доставали до пола, поэтому она еще долго ерзала, расправляя юбку, чтобы не помять складочки. Потом со вздохом раскрыла сумочку, вынула зеркальце и сразу повеселела, любуясь своим отражением. И щечки, и очки прямо трепетали от удовольствия.
— Как по-твоему, я красивая? Скажи честно.
Теперь он увидел, что над глазами она тоже поработала. Считая, видимо, свои ресницы недостаточно густыми, она нарисовала на веках черную щетинку. Среди этой черноты влажно-молочная белизна и голубизна ее собственных глаз выглядели странно и неуместно. А тут еще удушливый запах пудры, окружавший ее плотным облаком! Точь-в-точь тетя Каролина! Кронпринц решил игнорировать ее вопрос.
— Где они? — спросил он.
— Чего?
— Где они?
Мартышка оторвалась от зеркала и повернула к брату размалеванную рожицу.
— Что-то у них там такое… Но они скоро придут.
— А что такое?
— Насчет денег. Они чего-то решили. Насчет дедушкиного дома в Алверне, по-моему. Папа получит склад со всякими досками, лесопилку и участок земли. Все они жутко серьезные, сидят там и шепчутся. Дядя Йооп и тетушка берут дом, потому что у них очень много детей. А знаешь, я всех их помню наизусть. — Она подняла руку и стала считать по пальцам. Специально, чтобы брат увидел покрытые розовым лаком ногти. — Тини, Кеес, Йоопи, Хююб, Жозефина, Ивонна, Элсбет, Дантье, Дорин, Вимпи. Последних-то легко выучить. Я только не знаю, как пра-вильно: Хююб — Жозефина или Жозефина — Хююб.