Сигнал бедствия
Шрифт:
— Как будто…
Говорить об этом не любили.
Строителей корабля кормили чуть лучше, чем других заводских. Обслуживал столовую Лабзин, человек брехливый, но расторопный, приложивший к этому делу много стараний. Худой, длинный, будто двигавшийся на шарнирах, он подсаживался к одному, к другому и всем надоедал шутками:
— Как сегодня каша? С выжарками готовили. Книгу жалоб и пожеланий подать? Прикажите.
— Лабзин, дай поесть спокойно. Катись ты на своих шарнирах!
Но
— Вспоминаю, — неторопливо рассказывал он, втягивая в себя воздух, — тут на Забалканском была столовая и называлась: «Как у мамы». На вывеске это было написано. Значит, частный сектор тогда действовал. Ну и кормили. Ложка в борще стояла.
— Лабзин, отстань ты с этой ерундой! Не было такой столовой.
— Придумал он эту маму!
— Что же, значит, я вру? — начинал кипятиться Лабзин.
— Брехать — это ты умеешь…
Пахомыч нетерпеливо стучал ложкой по столу, повышая голос:
— Пойми, Лабзин, дурья голова, что не ко времени брехня такая. Ведь люди только-только на ноги становятся. Ну зачем ты про мамин борщ расписываешь? Ведь от этого у человека воображение распаляется!
— Да это я к разговору…
— Не хочешь понимать? Так слушай. За такие разговоры штрафовать буду!
— Какой еще штраф? — удивлялись обедающие.
— Основательный. Как высшую меру! Кашу отбирать буду, как штраф. Полпорции и даже больше.
— Права такого не имеешь, бригадир.
— Шучу, конечно, но язык нельзя распускать… А тебе, Лабзин, совсем серьезно говорю — сними язык с плеча! Одним словом, не треплись. Надоело!
Но Лабзин не унимался — он не мог жить без таких разговоров. И однажды Кривцов, который после контузии ходил, опираясь на палку, с раздражением сказал, что за такую брехню надо бы гнать с завода.
Лабзин вскочил и закричал:
— Меня выгнать? За что?
Он сорвался с места и убежал на кухню. Через секунду с треском распахнулось окошко, через которое подавалась еда из кухни. Высунув из него голову, Лабзин закричал:
— Идите сюда! Все проверяйте, по книгам, по накладным — как хотите! Если что не сойдется, вешайте на заводских воротах!
Но тут все дружно рассмеялись.
— А чтоб вас!.. — Он с треском захлопнул дверцу. — Неси им кипяток! Заварку всыпала? — послышался за стеной голос Лабзина.
— Беспокойный мужик…
Снаряды зачастили. Снег на заводских дворах закоптел от разрывов. Электровоз и тележки, вмерзшие в пути, были разбиты, рельсы покорежены.
Однажды обстрел запер людей в цехе на круглые сутки. Гитлеровцы яростно обстреливали подходы к площадке, где строился корабль.
«Неужели они нащупали нас?» — с мучительной тревогой думал Снесарев.
К утру с крыши по пожарной лестнице спустился молодой артиллерист-наблюдатель. Он продрог и падал с ног от усталости.
— Нет ли закурить? — тихо спросил он, снимая рукавом полушубка иней, слепивший ресницы.
Ему молча свернули закрутку. Было понятно, что он голоден, но все не ели со вчерашнего дня.
Утром в столовую прибежала Надя.
— Надо им принести туда что-нибудь! Они же не ели! — накинулась она на Лабзина.
— Знаю, что надо. А как принесешь? — сердито откликнулся Лабзин. — У меня военного транспорта не имеется.
— Надо супу снести туда.
— Есть у нас суп. Горячий. Пусть пришлют — отпущу. Пожалуйста!
— Да ведь им-то два раза по этому месту идти, товарищ Лабзин.
— А нам?
— Нам? — Надя задумалась.
— Вот то-то и оно…
— Нет, погодите, не «то-то и оно»! Пойдем принесем и останемся там, пока не утихнет.
— Выдумки! — Лабзин отвернулся и стал скоблить ножом стол. — И чего вы от меня все хотите? — вдруг закричал он.
— Нет, вы так не отвертитесь! — Надя схватила его за руку, вырвала нож и бросила в сторону. — Собирайтесь! Немедленно собирайтесь!
— Пусти! От чего это мне отвертываться, девчонка!
— Вам это поручили, вы и должны… Мы как на фронте. И нечего разговаривать! Где термос?
— Я не нанимался под снарядами ходить.
— Ах, так? Трус! — кричала Надя. — Гнать таких надо! Гнать с завода!
— Не ругайся. Сама иди!
— И пойду! Давайте посуду.
Спустившись во двор, Надя почувствовала, что одной ей не донести тяжелый термос. Она остановилась в нерешительности. Кого бы позвать на помощь? Оглядываясь, она заметила, что к ней с салазками направляется Лабзин.
— Ну, пойдем вместе… Только не ругайся! — сказал он, криво улыбаясь.
— Я сгоряча…
— Сгоряча! Лабзин то, Лабзин се… Ох, надоело!.. Ты можешь и совсем не ходить — сам дотащу.
— Нет уж, давайте вместе.
Они благополучно миновали разрушенный корпус, прошли двумя внутренними дворами. На тех местах, где оголилась земля, Надя сзади подталкивала салазки. Когда огибали угол котельной, Лабзин поглядел вперед и остановился:
— Нет прохода. Подождем… покуда.
Надя молча оттолкнула его.
Из цеха издалека увидели, что какой-то человек поравнялся со щитом, на котором до войны вывешивали портреты лучших людей. Сколько снарядов с завыванием пронеслось над щитом, а он все еще стоял среди воронок на почерневшем снегу.