Сигнал к капитуляции

Саган Франсуаза

– Я поеду с вами, как только вы сможете, – ответила она и наконец открыла глаза. Но Шарль сидел отвернувшись. На миг она этому удивилась, а в следующую секунду удивилась тому, что ощутила тепло бегущих по щекам слез.

В начале мая отдыхающих на Лазурном берегу негусто. Единственный открытый в это время ресторан, как, впрочем, и чуть не вся гостиница, и пляж были в их распоряжении. Через неделю у Шарля вновь проснулась надежда. Люсиль целые дни проводила на пляже, часами не выходила из воды, много читала и пересказывала ему прочитанное. Она лакомилась жаренной на углях свежей рыбой, играла в карты с немногочисленными пляжными соседями. Она выглядела вполне счастливой. По крайней мере довольной. Правда, по вечерам она много пила. И еще. Однажды она была необычайно страстной в постели, почти агрессивной; прежде с ней такого не случалось. Шарль не знал, что все, что бы она ни делала, питалось надеждой вновь увидеть Антуана. Она загорала, чтобы ему понравиться. Ела, чтобы не показаться слишком тощей. Читала книги, вышедшие в его издательстве, чтобы после с ним обсудить. И пила,

чтобы не думать о нем, а иначе ей вообще не заснуть. Она самой себе не признавалась, что живет лишь надеждой на эту будущую встречу. Она жила, как существо, у которого отрезали половину и которое с этим смирилось. Но стоило расслабиться, на миг потерять контроль, вовремя не напомнить себе о горячем солнце, прозрачной воде, желтом песке, как воспоминания об Антуане обрушивались на нее, точно спущенный с горы камень. И она растворялась в этих видениях, лежа на спине с раскинутыми руками, словно пригвожденная к песку. Только не гвозди впивались в ладони, а наплывающие из памяти образы кололи сердце. Удивленно, точно со стороны, она наблюдала, как сердце ее до краев наполняется горечью, она точно видела, как оно опрокидывается, опустошаясь, и тогда, пустое, становится вовсе ненужным. К чему теперь солнце, море, это чувство телесного блаженства – все, чего еще недавно ей было довольно для счастья? Зачем все это, если рядом нет Антуана, если нельзя этого с ним разделить? Они бы вместе уплывали в море. От солнца и соли его волосы совсем бы выгорели. В ложбине между двумя волнами они б целовались. В дюнах, за пустующими домиками в двух шагах от пляжа, занимались бы любовью. Вечерами, тесно прижавшись к нему, она б любовалась ласточками, снующими у розовых крыш. И не надо было бы убивать время. Напротив, его бы следовало беречь, лелеять, тормозить его неумолимый бег. Когда думать об этом становилось невмочь, Люсиль лениво поднималась и брела к бару. Выбрав у стойки место, где Шарлю не было видно, она заказывала один или два коктейля и быстро, почти залпом, выпивала их под ироничный взгляд бармена. Ей было наплевать, что он считает ее тайной алкоголичкой. Все равно в конце концов так и случится. Она возвращалась на пляж, ложилась на песок у ног Шарля. Она зажмуривалась, и солнце обращалось в ослепительный белый круг. Она не чувствовала уже ни его горячих лучей, ни огня алкоголя в крови. Образ Антуана затуманивался, расплывался, он больше не мог причинять ей боль. На несколько часов она освобождалась от него, получала передышку. Шарль выглядел счастливым, а это уже кое-что. Когда он, в безупречных фланелевых брюках, в элегантном темно-синем блайзере, в дорогих мокасинах, с тщательно повязанным на шее платочком, поворачивался к ней, Люсиль изо всех сил гнала от себя мысли об Антуане. Об Антуане в распахнутой на груди рубахе, в полотняных брюках, ловко облегающих длинные ноги, босом, с волосами, растрепанными ветром. У Люсили бывали романы с молодыми людьми. И, конечно, она любила Антуана не за то, что он молод. Будь он старик, она б его все равно любила. Но ей нравилось, что они ровесники. И нравилось, что у него светлые волосы. Ей нравилась требовательность его морали и его чувственность. Ей нравилось, что он любил ее, а теперь больше не любит. Не может быть, чтоб он ее не разлюбил. И любовь ее стеной вставала между нею и солнцем, между нею и беззаботностью. А может, и жизнью вообще. Она стыдилась этого. Ее единственный жизненный принцип вмещался в два слова: быть счастливой. Ей казалось просто недопустимым, что люди сами себе осложняют жизнь. Окружающие не могли этого понять и часто ее осуждали.

«Это расплата», – с горечью думала она. Люсиль всегда презирала понятие долга, всю жизнь отвергала любые моральные и социальные табу. То, как люди себе портят ими кровь, казалось ей отвратительным, точно постыдная болезнь. И вот она сама ею заразилась. Она страдала и даже не могла упиваться своим страданием. А это хуже всего. У Шарля были дела в Париже. Она проводила его на вокзал, обещала держаться паинькой, вообще выказывала нежность. Он обещал вернуться через шесть дней и звонить каждый вечер. На пятый день, около четырех дня, раздался звонок. Небрежно сняв трубку, она услышала голос Антуана. Они не виделись пятнадцать дней.

Глава 15

Покинув Пре-Кателан, Антуан быстрыми шагами пошел через Булонский лес. На ходу он громко, как умалишенный, разговаривал сам с собой. Шофер Дианы кинулся было к нему, но, к его великому изумлению, Антуан протянул ему пять тысяч франков со словами: «Извините, это не бог весть что, но у меня при себе больше нет». Антуану так не терпелось побыстрее избавиться от Дианы, что ему казалось: все должны узнать об этом как можно скорей. На улице Гранд-Арме он заявил проститутке, предложившей свои услуги, что сыт по горло такими, как она. Потом вернулся, чтоб извиниться, и целых полчаса понапрасну ее разыскивал, она как сквозь землю провалилась. Верно, нашелся кто-нибудь ее утешить. С твердым намерением напиться Антуан зашел в бар на Елисейских полях. Там он чуть не подрался с каким-то пьянчугой под предлогом туманных политических разногласий. А на деле же из-за того, что бедняга прилип к музыкальному автомату. Антуану же хотелось еще и еще слушать вальс, под который он танцевал здесь с Люсилью. «Раз ты несчастен, будь несчастным до конца», – растравлял он себя. Одержав победу над алкашом, он добрался-таки до автомата и, ко всеобщей скуке, раз восемь заводил свой вальс. Потом ему пришлось оставить бармену удостоверение личности, поскольку в карманах не оказалось ни гроша. Домой Антуан вернулся в три часа ночи, совершенно обессиленный и уже протрезвевший от утренней прохлады. Он ощущал себя эдаким подгулявшим молодым холостяком – горе порой подбадривает и освежает, вызывая подобие эйфории.

У подъезда стоял Дианин «Ройс». Антуан заметил машину издалека, но поборол искушение свернуть, подумав о несчастном шофере, что вынужден был, засыпая от усталости, дожидаться, пока соблаговолит вернуться дружок мадам. Подойдя к автомобилю, Антуан открыл дверцу и подал Диане руку. Не проронив ни звука, та вышла из машины. Поджидая его, она успела несколько раз подкраситься, и теперь, когда рассвело, рот казался слишком ярким. Из-за этого лицо ее, несмотря на притворное безразличие, казалось каким-то новым, молодым, растерянным. Диану и правда терзали сомнения, правильно ли она поступила, среди ночи приехав разбираться с любовником. И не ошибку ли она сделала, полюбив его. Прежде тема ошибки звучала в фильме ее жизни постоянным, но приглушенным фоном, как музыка за кадром. Теперь же она грохотала, точно тамтам, жестоко и неумолимо. Как во сне, Диана вышла из машины, опираясь на его руку. Она из последних сил старалась сохранить непринужденный вид, еще чуть-чуть продлить роль любимой женщины, прежде чем вступить в новую, незнакомую и ужасную роль брошенной. Она отпустила шофера, улыбнувшись ему заговорщицки. Словно записала в последние и бесценные свидетели своего счастья.

– Я вам не помешала? – спросила Диана.

Антуан покачал головой. Он повернул ключ в замке и пропустил ее вперед. Она всего второй раз была у него дома. Впервые – вскоре после их знакомства. Тогда ей показалось забавным провести их первую ночь в доме этого неуклюжего и плохо одетого молодого человека. Затем она распахнула перед ним двери своей роскошной квартиры на улице Камбон. В тот раз его комната показалась ей жалкой и неуютной. Сейчас она отдала бы все на свете, чтобы спать на этой колченогой кровати и складывать одежду на убогий стул.

Антуан прикрыл ставни, зажег красный ночник и провел ладонью по лицу. Щетина уже успела отрасти. Казалось, за эти несколько часов он похудел. Он был похож на бродягу. Когда у мужчин горе, они часто выглядят оборванцами. У Дианы вмиг вылетели из головы заготовленные слова. С момента его поспешного бегства она твердила себе: «Он обязан со мной объясниться». Но что значит обязан? Как вообще можно быть кому-то обязанным? С прямой спиной, с гордо поднятой головой, она присела на кровать. С каким удовольствием она бы вытянулась на ней, сказала: «Антуан, мне просто хотелось увидеть вас, я беспокоилась. Я так устала, мне хочется спать, давайте ляжем». Но Антуан выжидающе остановился посреди комнаты. Было ясно, ему не терпится прояснить ситуацию, а это значит – порвать с ней, сделать ей нестерпимо больно.

– Вы слишком внезапно уехали, – произнесла она как можно спокойнее.

– Приношу свои извинения.

Они говорили, как актеры на сцене. Он это сознавал и собирался с силами, чтобы бросить банальную, но неизбежную реплику: «Между нами все кончено». В глубине души он надеялся, что она станет попрекать его, заговорит о Люсили. Тогда бы на него накатил гнев, придал сил быть жестоким. Но у нее был такой нежный, такой кроткий вид, она казалась почти испуганной. И он с ужасом подумал, как плохо он ее знает и даже пальцем не пошевелил, чтобы узнать получше. А вдруг он для нее больше, чем только неутомимый любовник? Всегда он полагал, что ее привязывает к нему лишь удовлетворенная им чувственность плюс неудовлетворенное тщеславие (ибо так и не удалось ей подчинить его, как всех прочих самцов). А может, дело не только в этом? А вдруг Диана расплачется? Нет, немыслимо! Легенда о неуязвимой, гордой Диане так прочно укоренилась в Париже. Антуан слишком часто про это слышал.

В эти минуты им еще не поздно было и в самом деле узнать друг друга. Но Диана достала из сумочки золотую пудреницу и принялась поправлять косметику. За этим жестом крылось отчаяние. Но Антуан увидел в нем лишь признак холодности. «И правда, раз меня не любит Люсиль, кто ж может меня полюбить!» – подумал он с присущим отчаянию мазохизмом. Антуан закурил, резким, усталым движением швырнул спичку в камин. Однако Диана приняла это за выражение скуки, ей показалось, что ему не терпится от нее отделаться. Она задохнулась от ярости. Она забыла про Антуана, про свою любовь. В эту секунду лишь одно клокотало в ней: любовник посмел у всех на глазах бросить ее, Диану Мербель. Дрожащей рукой она взяла сигарету, Антуан поднес огонь. Сигарета неприятно горчила. Перед тем Диана слишком много курила. До нее вдруг дошло, что смутный, разноголосый шум, долетавший с улицы, – просто-напросто пение птиц. Они проснулись и радостно приветствовали первые лучи солнца, встающего над Парижем. Она взглянула на Антуана.

– Могу ли я спросить о причине вашего бегства? Или это меня не касается?

– Можете, – ответил он. Он смотрел ей прямо в глаза, в уголках рта пролегла незнакомая ей складка. – Я люблю Люсиль. Люсиль Сен-Леже, – добавил он, точно могла идти речь о какой-то иной Люсили.

Диана опустила глаза, взгляд ее упал на сумочку. Сверху – свежая царапина. Надо купить новую. Она смотрела на эту царапину, пытаясь думать только о ней и ни о чем больше. «Где же я могла так ее зацепить?» Она затаилась, ожидая, что замершее сердце вновь начнет биться, что наступит день, что хоть что-нибудь произойдет – зазвонит телефон, взорвется атомная бомба, что, наконец, ее немой вопль перекроет уличный шум. Но ничего не происходило, только птицы продолжали беспечно щебетать, и их веселый гомон был невыносим.

– Вот как… вы могли бы раньше мне сказать.

– Я сам этого не знал, – ответил Антуан. – Я не был уверен. Мне казалось, я просто ревную. Но теперь, узнав, что она меня не любит, я очень несчастен.

Он мог бы еще долго продолжать на эту тему. Впервые он говорил о Люсили с кем-то посторонним. Это доставляло ему болезненное наслаждение. С чисто мужским эгоизмом он не думал, каково это слушать Диане. Особенно задело ее слово «ревную».

– Вы ревновали? Но ревновать можно лишь то, чем обладаешь, вы же сами много раз говорили. Вы были ее любовником?