Сила, которая защищает
Шрифт:
Съев половину, с остальными она вернулась к Кавенанту. Он попытался уползти от нее, но она прижала его к земле и заставила поесть. Потом она доковыляла до полянки мха, легла и ртом собрала обильную зеленую влагу. Это ее освежило, и теперь ей хватило сил заставить больного вернуться в пещеру и лечь в постель. Здесь она вновь напоила его отваром из своего таинственного порошка.
Она видела, как он испуган своей беспомощностью, но у нее не было сил, чтобы утешать его. Когда он впал наконец в беспокойный сон, она лишь пробормотала, склонившись над ним:
– Будь милостив, Господи.
Ей ужасно хотелось спать, но она была одна и позаботиться
Но устоять перед этой силой, не поддаться ей было не так-то просто. Она поняла ЦЕНУ расплаты лишь тогда, когда сила полностью проявила себя, а к этому времени уже не она была хозяином положения. Теперь не сила служила ей, она силе. Ничто не могло избавить ее от расплаты, и постепенно исцеление перестало доставлять удовольствие. Обманывать себя не имело смысла, и, в конце концов, она была вынуждена признать, что сделала страшный выбор.
– Ничего не поделаешь, – мрачно бормотала она, вновь занявшись приготовлением еды. – Чему быть, того не миновать. Лишь бы все получилось как следует.
Ей предстояло вынести еще одну боль.
Когда еда была готова, она поела сама, накормила Кавенанта и дала ему побольше своего сонного зелья, чтобы он не вздумал снова вскочить. Потом она сгребла угли в очаге, плотно завернулась в обтрепанный плащ и уснула на куче листьев, которые теперь служили ей постелью.
В последующие несколько дней она отдыхала, ухаживала за по-прежнему невменяемым Кавенантом и всеми силами старалась вновь набраться мужества. Состояние больного ужасало – она отчетливо видела, как страдал его истерзанный разум. По мере того как физически он становился все крепче, ее зелье постепенно утрачивало способность вызывать беспробудный сон. Он постоянно бредил и размахивал руками, точно отталкивая кого-то. Иногда совершенно необъяснимо его кольцо начинало мерцать ярким белым светом, и эти вспышки действовали на Целительницу как укор совести, вынуждая ее вновь заняться делом.
Лес тоже подталкивал ее к этому – требовательно и настойчиво. Она чувствовала его настроение так же безошибочно, как недавний призыв, заставивший ее отправиться на поиски Кавенанта. Она не понимала, почему Мшистый Лес так озабочен судьбой этого человека, но все время чувствовала, словно ее торопит чья-то властная рука. Он должен быть исцелен, и как можно быстрее, пока безумие не разрушило его до конца.
Наконец она поняла, что время пришло; свечение деревьев заметно усилилось, и это говорило о том, что где-то за непроницаемой завесой туч взошла зловещая луна – значит. Презирающий с каждым часом будет становиться все сильнее. Отбросив в сторону все колебания, все существующие и выдуманные помехи, она снова принялась за дело.
Разожгла свое мощное пламя, приготовила таинственный порошок и поставила
– Будь милостив. Создатель, – бормотала она, глядя на бушующее пламя. – Будь милостив.
Она снова и снова повторяла эти слова, точно надеялась таким образом вымолить спасение.
Вскоре в пещере стало жарко, увядшая кожа на щеках Целительницы зарделась. Время пришло; сила бурлила внутри, хрупкая и могучая одновременно. Словно увядший любовник, она томилась желанием еще раз вырваться из своей темницы и завладеть ею; да, сила жаждала этого, но и она была уже стара, и она уже не надеялась стать такой, как прежде.
Мгновенно вся кровь отхлынула от лица Целительницы; слабость, овладевшая ею, была так велика, что кожаный мешочек выпал из пальцев. Но все же она пересилила себя, наклонилась, подняла его и бросила порошок в огонь, вложив в этот жест все остатки своего мужества.
Когда густой аромат вновь наполнил пещеру, а огонь начал медленно приобретать свой сверхъестественный цвет, она встала рядом с Кавенантом, с той стороны, где покоилась его голова, сдерживая дрожь в коленях. Пристально глядя на его лоб и дождавшись момента, когда жар и яркость пламени соответствовали ее внутренним состоянием, она, наконец, утратила все собственные желания и еще раз превратилась в сосуд своей силы. В пещере стало совсем темно, когда сочный свет глинистого оттенка весь стянулся в пространство между ее глазами и больной, безумной головой Кавенанта, связывая их воедино. Он напрягся, одеревенел – взгляд широко распахнутых глаз темен и безумен, руки стиснуты так, что костяшки пальцев побелели, – как будто вся его душа сжалась от страха перед ее силой.
Дрожа, она протянула руку и положила ему на лоб раскрытую ладонь, вслушиваясь в отзвуки ада, который бушевал внутри.
И тут же отшатнулась, точно обжегшись.
– Нет! – закричала она, охваченная безмерным ужасом. – Ты хочешь слишком многого! – Само существо ее взбунтовалось, и она старалась вытолкнуть силу, отречься от нее, чтобы не оказаться уничтоженной. – Я не в силах исцелить ЭТО!
Но ее уже охватило безумие человека – как будто он протянул руки и мертвой хваткой схватил запястья. Беспомощно причитая, она снова положила ладонь на его лоб.
И безумие вновь пронзило ее, нахлынуло, до отказа заполонив душу; она закричала, чтобы не замечать породившей его причины. А когда, в конце концов, это не удалось, когда она разглядела то, что лежало у истоков его болезни, то поняла, что ей пришел конец. Отдернув руку, она отошла и стала неистово рыться в своих вещах.
Все еще причитая, она нашла длинный каменный нож, схватила его и, вернувшись к Кавенанту, нацелила прямо в его незащищенное сердце.
Он лежал под ножом, точно жертва, предназначенная к закланию – если только жертва может быть осквернена проказой.
Однако прежде, чем она нанесла удар, который оборвал бы его жизнь, увенчав все страдания и нечистоту смертью, множество неярких, бледно-голубых огоньков заплясали в воздухе вокруг нее. Их мелькание создавало впечатление странной мелодии. Они падали на Целительницу, точно роса, льнули к рукам, удерживая их, загоняя вглубь и ее страдание, и ее силу. Они не давали ей пошевелиться до тех пор, пока она не сломалась, и лишь тогда позволили ей упасть.
А потом, мерцая и мелодично позванивая, умчались прочь.