Сила притяжения
Шрифт:
Флуоресцентные лампы светили ярче солнца на улице. Эммет чувствовал, как каждая родинка на его лице раскаляется угольком. Он заметил, что кассир наблюдает за ним в зеркало. Дети, нахально смеясь, подбирались все ближе. Эммет отшатнулся к полке, с неимоверным грохотом посыпались банки и пакетики, будто потолок обрушился. Пакеты с супом, пирожки и пирожные, баночки всех размеров и цветов попадали на пол к его ногам.
Дети заулюлюкали, а Эммет опустился на колени перед кучей продуктов. Продавцы вскочили с ящиков и уставились на него. Он собрал осколки стекла и принялся запихивать
Липкий соус кислотой въелся в пальцы. Эммет машинально поднес их к губам, лизнул и вскрикнул. Он вытер руки о куртку, ткань влажно заблестела, будто рана. Он принялся отчаянно возить ботинком по полу, пытаясь стереть следы преступления, но соус лишь разбавленной кровью размазывался по серому линолеуму.
«Спокойно, спокойно, — бормотал Эммет. — Ты забудешь обо всем уже через час. Придешь домой, и тебе покажется, что ничего такого не было».
Встав под круглым зеркалом, Эммет поочередно встряхнул каждую связку морковки, давая понять продавцам, что ничего лишнего нигде не припрятал. Он почесал голову, зевнул, приложил палец к щеке, делая вид, будто соображает, что еще забыл.
Трое продавцов остановились на полпути к Эммету. Дети их подбадривали. Эммет поставил корзинку на пол и вынул из кармана деньги. Порывшись в другом кармане, выудил десять центов и четвертак. Вывернутые карманы брюк повисли, как собачьи уши.
— Это дайм? — с сильным французским акцентом спросил он и указательным пальцем обхватил четвертак. — Пожалюста, скажите, сколько дайм?
Эммету хотелось одного — домой. Он не помнил, говорил ли уже при продавцах нормальным голосом, но надеялся, что, услышав акцент, они спишут его странность на иностранность и позволят уйти.
— Доляр, — сказал он, невозмутимо подходя к ним. — Махрковь, собача ида.
Он подошел к кассиру, и дети попятились. «Псих», — фыркнул один, но Эммет не обратил внимания, будто они находились за зеркальным стеклом в кабинете доктора. «Я их не вижу — твердил он себе. — Они исчезли».
Двое продавцов следили за ним, пока кассир считал и выбивал чек. На чеке стояло: три доллара восемьдесят девять центов.
— Пожалюста, деньги вот, — сказал Эммет, протягивая доллары. Продавец взял семь долларовых бумажек, четвертак и десятицентовую. Протянул сдачу — два цента.
— Мерси, мерси, — сказал Эммет, вложил сумки одну в другую и вылетел за дверь.
Дети двинулись следом. Эммет ускорил шаг. Теперь придется всю дорогу идти пешком — денег не осталось даже на автобус. Эммет нырнул в подземный переход. На той стороне улицы он собьет детей со следа.
Оказавшись в тени перехода, Эммет вспомнил продавцов в магазине и ощутил прилив ярости. У входа в магазин под навесом он заметил лоток с овощами в деревянных ящиках. «Пункт 604-А», — угрюмо подумал Эммет. Он был уверен, что такая торговля нелегальна. Он решил подать жалобу по телефону, когда придет домой. Однако в каждом квартале ему попадалось по два таких лотка. А ведь это запрещено муниципальным законом. Нет, начальство не обратит внимания на его жалобу. Может, он вернется сюда с фотоаппаратом и сфотографирует еще какие нарушения, чтобы хватило на иск.
«Я больше не могу выходить на улицу, — думал он по пути. Эйфория от визита к доктору испарилась без следа. — Не могу».
Много лет назад один друг рассказал Эммету о скрытых камерах, наблюдающих за покупателями в магазинах. Друг говорил: в специальной контрольной будке сидит охранник, который внимательно наблюдает за каждым покупателем и, обнаружив подозрительного типа, нажимает на кнопку и фотографирует. Эммет знал, что даже наедине с собой он ведет себя подозрительно. Вскоре ему стало казаться, что по всему городу в темных секретных комнатах хранятся сотни железных коробок с негативами, где записана его жизнь.
В детстве Эммет твердо верил, что два персонажа из телесериала следят за ним, установив в доме маленькие фотокамеры. Он знал, что персонажи хотят таким образом решить, стоит ли его похищать. Однажды, когда он был в школе, они проникли в бабушкин дом и в каждой комнате установили свои малюсенькие камеры: в зеркалах, под кроватью и даже в глубине его шкафа.
Эммет быстро привык к этому чувству: чем бы он ни занимался, за ним наблюдают. Годами он жил, постоянно ощущая на себе взгляд камер. Годами ожидал приговора, которого так и не последовало. Намного позже Эммет понял, никаких камер нет, но по-прежнему жил так, будто за ним следит некто невидимый.
Уже приближаясь к дому, Эммет с удивлением понял, что за всю жизнь ни разу не усомнился в том, что за ним наблюдают. Ему было плевать, что по углам бабушкиного дома щелкают камеры и укрытия не найти, даже в темноте.
Эммет забыл, когда именно все изменилось, и всевидящее Око перестало смотреть на него с одобрением. Сейчас его преследовали не только в доме, но повсюду: наблюдали из машин и автобусов, из каждого окна на каждой улице, из любого кошелька любой сумки на плече любого прохожего. В городском шуме различалось щелканье миллионов крошечных затворов фотообъектива. Преломляя лучи солнца и звездный свет, эти объективы запечатлевали каждый миг его жизни.
«Ты только посмотри на себя, в каком ты состоянии», — думал Эммет, торопясь домой.
В удачные дни он еще мог заставить себя не слышать этих звуков. В удачные дни, даже прячась, он понимал, что камер не существует.
«Ты только посмотри на себя».
Эта картинка — он сам, по-мышиному снующий по улице, — показалась ему отвратительной. Эммет еще лелеял надежду, что способен превозмочь кошмарные видения, если не потеряет бдительности, но мир его становился с каждым днем все теснее.
«Домой», — шептал он на ходу.
Эммет представлял себя дома, наедине с собакой, вдали от соглядатаев. Он крепко прижал к себе сумку, будто чье-то тело.
«Домой».
Он твердил это слово вслух, пока не онемели губы, пока идущие навстречу пешеходы не стали оглядываться на бессвязно бормочущего человека.
6
Эммет жил на тихой улице, в доме из голубого крошащегося песчаника. Известняковый фасад облез, и дом походил на трущобу. Каждая ступенька отставала от основания крыльца, образуя трещину шириной в ногу, и покачивалась всякий раз, когда Эммет поднимался по лестнице.