Силач
Шрифт:
— И кто, по-вашему, это может быть?
— Например, монахи-доминиканцы, которые уже давно зарятся на мой дом, поскольку это единственное строение, где они могли бы разместить свой монастырь.
Разумеется, францисканца эти слова никоим образом не рассердили, поскольку были направлены против извечных противников его ордена; он бы даже предпочел, чтобы писец как можно старательнее отразил их в протоколе.
— Увы, должен вас разочаровать: доминиканцы тут ни при чем, — ответил он наконец. — А на вашем месте я бы поостерегся возводить
— Я их не обвиняю, — поспешила заверить донья Мариана. — Я всего лишь ответила на ваш вопрос: кто, по моему мнению, это может быть. — Она немного помолчала. — Еще могу предположить, что это сделал мой муж, виконт де Тегисе, который поклялся убить меня якобы за то, что я его бросила, а на самом деле он неотступно преследовал меня все эти годы.
— Но ведь он поклялся не беспокоить вас... — новоявленный инквизитор раздавил ногтем очередную вошь, причем с такой сноровкой, словно оттачивал мастерство долгими часами. — И я знаю, что он держит слово. Так что вас обвинил не он, — покачал он головой.
— Тогда кто же?
— Возможно, некто, искренне желающий помочь нашей святой матери-церкви бороться с теми, кто обратил свои души к князю тьмы? — теперь уже монах выдержал долгую паузу, глядя на донью Мариану сквозь прищуренные веки и отчаянно притворяясь, будто закрыл глаза. — Скажите: как вам удалось поджечь воду в озере?
— Я этого не делала.
— В таком случае, кто это же сделал?
— Кто-то из команды.
— А именно?
— Я не знаю. Это может быть кто угодно.
— В том числе и вы. В конце концов, тот человек обвинил именно вас, а не кого-то другого.
— Этот человек был на борту? — поспешно спросила она. — Потому что, если это так, то он прекрасно знает, что лжет, и вам следует в первую очередь допросить его.
— Нет, его не было на борту.
— Тогда как он может быть уверен, что это сделала я?
— А почему нет? Ведь он обвинил именно вас? Ему даже в голову не пришло обвинить кого-то другого.
— Неужели вы не понимаете, что хозяйка корабля — последний человек, которого придет в голову заподозрить в подобном деянии, когда на борту находится еще более сорока человек?
— Если только эта хозяйка корабля не окажется единственным человеком, способным проделать подобный трюк, — слегка растерявшись ответил францисканец. — Я знаю десятки матросов, и ни один не способен поджечь воду в озере. Только женщина, ведьма, вступившая в сношения с дьяволом, может совершить столь чудовищное злодеяние.
— Так значит, меня готовы осудить за одну лишь принадлежность к женскому полу? Лишь потому, что я была единственной женщиной на борту? Значит, мы превосходим мужчин только в способности заключать союзы с дьяволом?
— Пока еще вас никто не осудил, — щепетильно напомнил брат Бернардино де Сигуэнса. — Процесс займет много времени и потребует участия более незаурядных умов, нежели мой. Я здесь лишь для того, чтобы определить, имеются ли достаточно веские доказательства для сомнений в вашей вере в Бога и того, что вас, возможно, завлек дьявол.
— Но вы ведете себя так, словно меня уже признали виновной.
— Инквизиция лишь спрашивает, а не обвиняет, — произнес монах, предупреждающе подняв кверху палец. — Если вас подвергнут пыткам, очень скоро вы сами признаете себя виновной.
— И вы это допустите?
— Кто я такой, чтобы противостоять законам Святой матери-церкви? — удивился монах. — Если она в своей бесконечной мудрости решит, что применение пыток является единственным способом противостоять козням дьявола, то как я могу возражать против этого?
— Пытки вынуждают лгать даже больше, чем сам Сатана.
— Я не знаю, могут ли пытки заставить лгать, поскольку никогда их не применял; но уж коль скоро я взялся за это дело, то доведу его до конца, чего бы мне это ни стоило.
— Вот уж в чем я не сомневаюсь.
— Тогда продолжим, — он вновь высморкался в замурзанный носовой платок, почесался, выискивая блох и вшей, после чего возобновил свои вопросы, уже ставшие весьма навязчивыми. — Так как вы сами объясните то, что произошло на озере?
— Могу сказать лишь то, что в Новом Свете порой происходят такие вещи, с которыми мы никогда раньше не сталкивались, вот люди и пытаются объяснить это вмешательством потусторонних сил, — ответила немка, стараясь взять себя в руки. — А вам не приходила в голову мысль самому отправиться туда и лично изучить это явление?
— Вы намекаете, что я должен лично заняться колдовством, чтобы в него поверить?
— Я говорю лишь о том, что вам стоит своими глазами посмотреть на это место, чтобы понять, действительно ли это колдовство.
— Мне не нужно никуда ехать, чтобы в этом убедиться; я и так знаю: если вода горит, когда Создатель повелел ей гасить огонь, то к этому, несомненно, приложила руку весьма сильная и столь же недобрая сущность.
— Неужели эта сущность сильнее самого Создателя, если способна опровергнуть его законы?
— Вы сейчас ступили на очень опасный путь, — заметил брат Бернардино, покосившись в сторону писца, строчившего протокол.
Предупреждение не пропало втуне, и немке волей-неволей пришлось следить за своими словами и не вступать в богословские споры, в которых ее противник всегда оказывался бы победителем, поскольку она слишком хорошо понимала, что, стоит ей выиграть подобный спор, как она тут же окажется в камере пыток.
Она отчаянно пыталась вспомнить запутанные рассказы Сьенфуэгоса, который пытался ей объяснить, почему эта маслянистая черная жидкость с неприятным запахом обладает непостижимым свойством загораться быстрее и жарче, нежели самое сухое дерево; но здесь, в стенах мрачной темницы, объяснения канарца казались далекими и по-детски неубедительными. Она и сама не поверила бы, что такое возможно, если бы не оказалась свидетельницей этой ужасной сцены.