Силиконовые горы
Шрифт:
Это была Наташка – и почему люди, которые не звонят по сто лет, имеют обыкновение проявляться в самые неподходящие моменты?
– Привет, – голос веселый, но какой-то усталый.
«Клинический перетрах» – мысленно поставила я диагноз.
– Наташ, как ты? Мы вот тут с Ксенией…
– Забросили меня совсем, – укоризненно сказала она. – Вы где?
Я назвала адрес.
– Ничего себе забросили. Сама не звонишь неделями, ссылаешься на дела. Ксюха вот вообще на тебя в обиде.
– Знаю, – вздохнула Наташка. – Слушай, Алис, а ведь я опять ложусь в клинику. В понедельник.
– Спятила?
– Может быть. Но так будет лучше, поверь. Я решила сделать блеферопластику. Подтянуть кожу на веках.
Я вдруг почувствовала себя усталой, как дрессированная белка, утомленная монотонным бегом по бессмысленному колесу. Черт, ну что у меня за жизнь? Почему я выбрала в подруги этих двух ненормальных? Одна сидит напротив с жуткими аппаратами на искалеченных ногах. Сама испортила себе жизнь, дура. Другая собирается подтягивать веки в двадцать семь лет. А что будет дальше – круговой лифтинг лица в тридцать? А в сорок Ната превратится в двойника Майкла Джексона и напишет книгу мемуаров «Как меня перекроили»?
– Наташ, можно я тебе перезвоню?
– Но я хотела посоветоваться, – возмутилась она, – у тебя что, нет на меня пяти минут? Мне трудно.
Ну да, знаю я это «трудно». Проблемы таких особ, как наша Наташа, прозрачны и бесхитростны, как комнатный аквариум. В магазине кончился любимый крем, по пьяни переспала с мужиком и не спросила его имени, решила перейти с оральных контрацептивов на внутриматочную спираль, надумала сделать блефаропластику и в очередной раз накачать губы какой-то инородной субстанцией…
А напротив меня сидела Ксения, мучимая сложной гаммой переживаний. Хроническая усталость, неудовлетворенность собой плюс жгучая, как молотый перец, ревность, плюс сомнение в собственном будущем. Ее мужчина сидел в нескольких метрах в обществе блистательной блондинки, он был настолько увлечен своей спутницей, что в сторону Ксюши даже не смотрел. А если бы и посмотрел, то вряд ли узнал бы ее, постаревшую, бледную, полную.
У Ксении было такое лицо, словно она мысленно перебирала способы самоубийства – хладнокровно и неторопливо, как платья на рождественской распродаже.
– Все, Наташ, я вешаю трубку. Созвонимся потом, – я нажала на «отбой» и, перегнувшись через стол, взяла Ксению за руку. – Пойдем отсюда, подруга. Ничего нового ты здесь не высмотришь. В конце концов, Даррен – твое прошлое. А тебя ждет совсем другая жизнь, надо только немного потерпеть.
И пусть я вовсе не была уверена в искренности своего оптимизма, Ксения благодарно улыбнулась и кивнула.
– Это правда. Я должна попробовать забыть. Я его даже никогда не любила. Попросим счет?
Расплатившись, мы поймали такси и отправились ко мне, по дороге зарулив в винный магазин за бутылочкой сухого красного. Примирительное спокойствие классического девичника – конфеты, вино, Бред Питт в телевизоре. О Наташке мы и думать забыли. Чего потом долго простить себе не могли, потому что…
Потому что в понедельничный полдень мой сон убежденной городской лентяйки, бездумно проматывающей накопленное, прервал телефонный звонок. Лаконично выругавшись, я нашарила под подушкой мобильный.
Незнакомый
– Алиса, это Ирма Геннадьевна, мы, кажется, пару раз встречались.
– Кто? – хрипло допытывалась я.
– Ирма Геннадьевна. Мама Наташи, – терпеливо повторила она.
– А… Да-да, я слушаю, – растерялась я.
Наташину мать мне доводилось видеть мельком – то была утрированная копия самой Наташи, живущая от визита к косметологу до распродажи в любимом бутике и не обремененная иными проблемами, кроме как куда надеть купленное в Париже платье haute couture.
– Тут такое дело, – замялась она, – Наташа, она… В общем, похороны в среду.
– Что? – я села на кровати и потерла кулаками глаза, плечом прижимая трубку к уху. – Какие еще похороны?
– Наташа… – она вздохнула, как спортсмен перед прыжком с десятиметровой вышки. И сейчас я ее прекрасно понимаю – не так-то просто соотнести имя единственной дочери с коротким и простым словом «умерла», – Наташа, она… Погибла.
– Что?! – возопила я. Сон как рукой сняло. Что она несет?! Это розыгрыш? С чего бы Наташке, молодой здоровой девице, кровь с молоком, внезапно погибать?
– Никто не знает, как это получилось, – с дежурной сухостью объяснила Ирма Геннадьевна, – конечно, мы будем разбираться, подадим в суд. Что-то там с наркозом, не выдержало сердце. Она ведь блефаропластику делала, вы в курсе?
– Ну, ничего себе… – я никак не могла осознать услышанное, не то чтобы подобрать нужные слова.
Наташкина мать тактично пришла мне на помощь:
– Соболезновать не надо, меня уже от этого тошнит. Просто решила вам сообщить. Вы ведь ее единственными подругами были, может быть, захотите прийти на похороны.
– Придем, конечно, – растерянно пообещала я.
Смерть – единственная реалия, не укладывающаяся в голове, сводящая всю вереницу повседневных проблем к одному черному знаменателю, проводящая жирную черту между «до» и «после». Я не видела Наташку около месяца, но все это время она как бы была со мной – она была телефонным голосом, весело всплывающим из ниоткуда, она была улыбающимся фотопортретом в моем мобильном, она была частью воспоминаний и планов в конце концов. Было невозможно осознать, что ее больше нет. И так глупо получилось – мы ведь разговаривали в ресторане, и она хотела что-то сказать, а я не стала слушать из-за Ксении и Даррена, проигнорировала ее, отмахнулась, уверенная в том, что Наташка со своими идиотскими проблемами будет рядом всегда.
Заплакать у меня так и не получилось – мне все казалось, что о таких бездумных авантюристках, как Наташка, грустят без оплакивания.
ГЛАВА 12
В тот день Ксения впервые за много месяцев взгромоздилась на каблуки. Ей было неудобно и больно, по ее лицу я понимала, что она даже не слушает благостные надгробные речи и мечтает лишь об одном – сбросить туфли и вернуться в комфортабельное инвалидное кресло. Но привлекать к себе внимание на чужих похоронах невежливо, поэтому Ксения, стиснув зубы, терпела.